Семья Ладейщиковых - Михаил Аношкин

Николай Иванович пригласил Бадейкина в кабинет, открыл окно и показал Никите на кресло. Тот сел.

— Прочитал я вашу рукопись, — начал Николай Иванович, усаживаясь в свое кресло. — В целом она мне понравилась. Только кое-что, по-моему, надо исправить. Я тут подчеркнул. А почему вы скороговоркой сказали об участии здешних работных людей в пугачевском восстании? Среди них были интересные люди, приближенные Пугачева. Или вот, о Климе Косолапове. По вашему исследованию выходит, что не будь Косолапова, не было бы и выступления рабочих. А ведь с этим согласиться нельзя. Так ли это? Подумайте. А книга ваша нужна. Думаю, что вы ее сделаете.

— Постараюсь, — сказал Никита. — Но у меня есть к вам просьба.

— Выкладывайте.

— Видите, материала я собрал много, но не все. Перерыл в городе все, что можно перерыть — и в архивах, и у частных лиц, и в библиотеках. До многого еще не могу докопаться. Чувствую, что-то есть значительное, а оно-то и ускользает, не могу за него ухватиться.

Никита стал рассказывать, чего именно ему нехватает. Он больше и больше вдохновлялся.

Николай Иванович смотрел на Бадейкина с интересом.

Бывают такие люди, которые на первый взгляд ничем не обращают на себя внимания. Даже черты лица у них какие-то невыразительные. Но они сразу преображаются, когда речь заходит о их любимом занятии. Зажигается в их глазах какой-то огонек, освещает все лицо, и одухотвореннее и красивее оно становится тогда. Таким и был Никита Бадейкин. Его немного продолговатое лицо, с голубыми глазами и белесыми ресницами и бровями, с толстыми губами в этот момент озарилось именно светом того огонька. И Николай Иванович подумал: «А ведь чертовски привлекательный парень, этот Никита Бадейкин!» И вместе с тем, это был тот самый Бадейкин, которого и знал Николай Иванович: застенчивый, простецкий, с открытом душой.

— Да-а, — задумчиво проговорил Николай Иванович и вдруг порывисто встал, прошелся по кабинету. Потом остановился перед Никитой и сказал:

— Что ж! Мы вам поможем! Говорите, в городе все архивы перевернули?

— Все.

— А мы вот что сделаем: отправим вас в Челябинск. Там и архивы посолиднее и люди знающие есть. Не найдете — что ж, в Москву поедете.

Соловьев нажал кнопку звонка и, когда вошел помощник, попросил его заготовить документы для Бадейкина.

Проводив Никиту, Соловьев вспомнил о том, что ему предстоит сейчас неприятный разговор с Ладейщиковым.

XI

Узнав, что его вызывает Соловьев, Петр испугался. Припомнив прошлый вызов, когда секретарь горкома сурово отчитал за выпивку, он понял, что предстоит очень тяжелый, окончательный разговор.

Петр пришел ровно в назначенный час. Как он ни волновался, все-таки прежде, чем войти в кабинет секретаря, постоял у зеркала. Коричневый в полоску костюм сидел безукоризненно, рубашка и галстук были чисты, волосы аккуратно зачесаны назад, — все как полагается, А вот лицо было помятым, под глазами образовались подушечки. Глаза смотрели тревожно.

Соловьев принял его сразу. Петр вошел в просторный светлый кабинет. Ноги мягко ступали по ковру, шаги были неслышными, и это пугало Петра. Он прошел к массивному столу, за которым сидел Соловьев и что-то писал. Секретарь подал Петру руку и пригласил:

— Садитесь.

Петр сел в мягкое кресло.

— Как живете, товарищ Ладейщиков? — спросил Николай Иванович, закуривая. — Кури́те. — Он протянул Петру пачку «Казбека». Хотя Петр и не курил, но папиросу взял, прикурил от одной с Соловьевым спички и, едва сдержав кашель, покраснел от натуги.

— Живу, — неопределенно ответил он, внимательно рассматривая папиросу, боясь оторвать от нее взгляд, чтобы не встречаться с глазами Соловьева.

Николай Иванович достал из сейфа альбом и протянул его Петру.

— Пока я тут заканчиваю, посмотрите-ка.

Петр повеселел: может быть, и не затем вызвали его сюда, чтобы устроить головомойку? Альбом сразу же привлек внимание Петра. В нем была история механического завода. Вот закопченное, с деревянной крышей каменное приземистое здание. Это была знаменитая гвоздарка, положившая начало заводу. У ее входа стоят четверо, и все с бородами и в зипунах. Дальше были фотографии строительства. И вдруг Петр увидел знакомую фотографию: такая есть у матери. На фоне огнедыщащей печи — пять человек, один из них — отец: солидный, широкоплечий, чем-то недовольный. Петр взглянул на Соловьева. Тот оторвался от работы, и их взгляды встретились.

Соловьев улыбнулся, а Петр продолжал рассматривать альбом. Он добрался до большой, во весь альбомный лист фотографии и, рассматривая ее, воскликнул:

— А такой у нас нет!

В центре группы ударников завода сидел Серго Орджоникидзе, а справа от него — отец, рядом с отцом — Семен Кириллович Кочнев. Горький колючий комок подступал к горлу.

— Часы у матери есть, — тихо сказал Петр. — Серго Орджоникидзе подарил, именные.

— Я помню вашего отца, — отодвигая в сторону бумаги, сказал Соловьев. — Хороший был человек, настоящий. Гордиться таким отцом надо.

— Я горжусь, товарищ Соловьев.

— Нет, — покачал головой Соловьев, и Петр понял, что наступило самое главное.

— Не умеете вы гордиться отцом, — продолжал Соловьев. — Гордиться отцом, по-моему, значит так самому работать, так себя вести, чтобы смотрели на вас добрые люди и сказали: «Это Ладейщиков, нашего Алексея Силыча сын! В отца весь, молодец!». Так я говорю, товарищ Ладейщиков?

Петр молчал. У него горело лицо.

— А про вас что говорят? Пьет. Грубит сотрудникам. Порядка в кинотеатре навести не может, склоки там начались. С женой плохо живет. Дурная молва ходит о вас. Позорите вы светлую память отца, имя его.

Соловьев достал новую папиросу, закурил.

— О вас люди беспокоятся, помочь хотят, а вы в амбицию лезете. Есть у вас новый киномеханик Никифоров. Славный, говорят, парень, комсомолец, за дело энергично взялся. Он хочет лучше сделать, а вы его выскочкой обозвали, накричали. Было такое?

— Было.

— Вам бы на таких, как Никифоров, опираться, а вы с Мамкиными разными дружбу завели. Или возьмите Семена Кирилловича Кочнева. Болеет за вас старик, а вы его и слушать не хотите. Сам себе хозяин! Так или нет?

— Так.

— То-то и оно, что так. Для вас дед Матвей мерилом мудрости служит. Хороший он человек, да только зря он вас поддерживает. Скажите, Ладейщиков: задумывались вы когда-нибудь о жизни? Спросили вы себя, правильно ли я живу? По верной ли дороге иду? Задумывались?

— Задумывался, товарищ Соловьев.

— Значит, плохо задумывались. А не то вы бы честно сказали себе: неправильно живу, не по той дороге пошел. В самом деле, товарищ Ладейщиков, вы сейчас директор кинотеатра, а учитесь где?

Петр отрицательно покачал головой.

— Вот видите. А завтра вы директором можете и не быть и, даже вероятнее всего, не будете.

«Теперь все ясно», — тоскливо подумал Петр и вздохнул.

— И куда же вы тогда?

Соловьев сбросил с папиросы пепел в пепельницу.

— Доверить вам самостоятельный участок мы не можем, а специальности у вас нет. Так ведь?

— Так, — тихо проговорил Петр.

— Ваши школьные друзья, — продолжал Соловьев, — определили себя в жизни. Возьмите того же Бадейкина. — Петр невольно поморщился. — Учитель. Ведет интересное исследование, книгу пишет по истории Урала. Что плохого скажешь о нем? Садовников тоже с вами учился?

— Из горкома комсомола? С нами.

— Видите, рабочий, выдвинули на комсомольскую работу, хорошо работает. Тоже ничего плохого не скажешь. Можно привести и более близкий пример: ваша жена.

Петру стало душно. Он попытался ослабить галстук. А Соловьев словно не замечал состояния Ладейщикова.

— На заводе ее уважают, — говорил он, — дело свое знает и ведет его с душой. И я более чем уверен, что если перебрать вот так всех ваших товарищей по десятилетке, то все они правильно выбрали себе в жизни дорогу. А вы?

Соловьев потушил папиросу, встал, подошел к окну.

— Подумайте над нашим разговором, попытайтесь разобраться в этом, — Соловьев повернулся к Петру. — Подумать серьезно придется. Я уверен, вы меня поймете. Третьего разговора на эту тему у нас не будет.

— Не будет, товарищ Соловьев, — проговорил Петр, не поднимая глаз.

— Вот и хорошо. До свидания, — Соловьев подал Петру руку. — А с кинотеатром вам все-таки придется расстаться. Ничего не поделаешь.

XII

С тяжелым чувством уходил Петр от Соловьева: надо было не только пересмотреть жизнь, но и менять ее. Не сегодня-завтра придется устраиваться на новую работу. Ничего теперь не будет идти по течению. Все надо решать самому — и на работе и дома.

На работе! Петр заранее представлял, как отнесутся к этой новости сотрудники кинотеатра. Контролерша Марья, ясное дело, будет рада. Кое-кто от удовольствия потрет руки: дождались-таки! Мамкин для вида посочувствует и на другой же день постарается очернить Петра перед новым директором. Этот тип, чтобы влезть в доверие, не остановится ни перед чем.