Семья Ладейщиковых - Михаил Аношкин

Семья Ладейщиковых

I

Хороши июльские вечера на Южном Урале, особенно в лесу или на берегу озера. За глухой стеной леса, за грядой гор погас закат. На востоке вспыхнула и замигала первая зеленоватая звезда.

На озере днем привольно гуляли волны, шумели камыши. Сейчас оно, будто устав, притихло. Над водой поднимается пар. Веет сыростью.

Густеют сумерки. Они выползают из лесу на береговые прогалины, жмутся к озеру, и вот уже не видно противоположного берега.

Дед Матвей возвращался с рыбной ловли. Под веслом последний раз всплеснулась вода. Плоскодонная лодка глухо стукнулась о берег. Дед собрал в корзину улов, прикрыл его камышом и поставил на ночь в воду. Сам сошел на берег, подтянул лодку из воды. Проделал это не спеша, как что-то давным-давно заученное. От его невысокой, плотной фигуры веяло медвежьей неторопливостью и большой силой.

С дремучей рыжей неседеющей бородой, с острыми, как буравчики, глазами, кряжистым, как смолевой пень, глубоко ушедший в землю могучими корнями, — таким вот и знали все деда Матвея с давних пор. Казалось, он всегда был и будет таким — старость минует его, как иногда проходит стороной от хлебного поля грозовая с градом туча. Появлялся дед у своего шалаша весной, когда озеро освобождалось ото льда, и жил почти безвыездно до поздней осени, когда обложные дожди напоминали о близкой зиме и наводили тоску. Дед рыбачил и сторожил коллективные огороды рабочих механического завода.

Сейчас он разжег костер, начистил рыбы и в прокопченном солдатском котелке поставил варить уху. Сам присел на чурбан, набил трубку крепким самосадом. Пальцами выхватил из костра уголек, покатал его на широких ладонях и приложил к трубке. Затянувшись, дед закрыл глаза, покряхтел и насторожился, прислушиваясь. У берега плескалась рыба. Всплески слышались часто. Дед поднял кверху бороду, в трепетном свете костра она казалась раскаленной, посмотрел на густосинее небо, сплошь усеянное булавочными головками звезд. Чуткое ухо уловило приглушенное монотонное поскрипывание уключин. Кто-то плыл на лодке. Он по звуку старался определить, к какому берегу держит путь запоздавший рыбак. Звуки приближались. Сомнений не оставалось: лодка плыла сюда. Поджидая неведомого гостя, дед подбросил в огонь новую охапку валежника.

Наконец лодка причалила к берегу. По глухим, скрябающим звукам, по взбулькиванию дед Матвей догадался, что приезжий банкой вычерпывает из лодки воду, и подумал: «Лодку не просмолил, а тоже удить собрался».

Гость тем временем выпрыгнул на берег. Дед, кажется, где-то видел этого человека, а где — не мог припомнить. Незнакомец был высокого роста. Поношенный брезентовый плащ в плечах был ему узковат.

Подойдя к костру, гость сказал:

— Вечер добрый! К вашему огоньку потянуло. Примите за компанию.

— А мне что? — ответил дед Матвей. — Место не купленное.

— Не купленное, говорите? — улыбнулся незнакомец и снял кепку. Если бы дед Матвей взглянул на гостя, то увидел бы, что его коротко подстриженные волосы были почти седыми. Глаза глядели на мир с умным прищуром. Но деда больше всего занимала закипающая уха. Не сводя глаз с котелка, он машинально протянул руку к голенищу сапога: оттуда высовывался узловатый кончик деревянной ложки.

— Будем считать, что соглашение состоялось, — проговорил незнакомец и ушел за рюкзаком.

— Считай, коли есть охота, — безразлично уронил старик.

Уха сварилась через несколько минут. Дед разостлал возле шалаша порванный брезент и, отдавая дань приличию, спросил:

— Может, отведаешь ухи-то?

— Ухи? — живо отозвался тот. — Можно.

Он расположился рядом с дедом, развязал рюкзак и стал выкладывать из него разные баночки, свертки, нарезал перочинным ножичком хлеб.

— Вы угощайтесь, дед, — кивнул он на свои припасы.

— Благодарствую, — угрюмо отозвался старик и, обжигаясь, отправил в рот первую ложку ухи. Гость извлек алюминиевую ложку и тоже попробовал уху, щедро сдобренную перцем и свежим луком.

— Хороша! — похвалил он. — Тут и сытого за уши не оттянешь, а про голодного и говорить нечего. А знаете, есть еще люди, которые не понимают в ухе толку.

Дед недоверчиво и с любопытством покосился на гостя.

— В самом деле есть! — подтвердил тот. — Я знал одного чудака, который ел рыбу только в жареном виде. Чтоб жарена была непременно в растительном масле, чтоб вся этим маслом пропиталась. А уха, говорит, одно зелье.

— Баловство, — заметил дед.

— Как вы сказали?

— Легкомыслие, говорю, одно. Жареная рыба, она аромат теряет.

— У каждого свой вкус, — возразил незнакомец. — Или взять моего приятеля. Рыбачить любит, а рыбу не ест.

— Ненормальный, должно быть.

— Отчего же? Не любит рыбу. Некоторые вот сало не едят, другие яйца ни в каком виде. На вкус и на цвет товарища нет. Мудро сказано.

— Что верно, то верно, — согласился дед Матвей. — Всяк по-своему мудрит.

Дед Матвей с интересом присматривался к гостю. Привычка выработалась у старика за долгие месяцы одиночества: каждого нового человека встречать с недоверием. Этот, видать, человек самостоятельный и не гордый. Лицо приветливое, с добрыми морщинками у глаз и на лбу, с притягивающей улыбкой — он улыбнется, и тебе хочется улыбнуться.

Дед подхватил разговор не зря. Исходило это вовсе не из того, что он любил пофилософствовать, как это часто случается с его сверстниками. Ему не давала покоя одна забота. Было у него два сына и дочь. Младший не вернулся с войны, а старший где-то в Забайкалье был директором маленького завода. К старику приезжал редко, но Матвей не обижался: понимал, что у сына и без того хватает хлопот, а времени мало. Вышел человек в люди — и старик гордился сыном, не беспокоился о нем. А вот дочь, самая младшая из Матвеевых детей, доставляла много неприятностей. Красива, умом не обижена, а счастья в жизни нет. Три года замужем, а семейная жизнь идет через пень-колоду. И винил дед Матвей в этом ее, свою дочь.

Об этом и хотел поведать дед случайному, но как, видно, понимающему собеседнику. Резкий и прямой, дед Матвей взял сразу быка за рога.

— Опять же о жизни, — сказал он, обгладывая очередного окунька и неловко смахивая с бороды мелкие крошки. — Всяко ведь бывает. Одни умеют жить, в сорочке родились. У других не жизнь, а маята одна. Возьми хотя бы дочь мою, Тоньку. Ну, что бабе надо? Живи в свое удовольствие. Сама инженер, муж тоже не какой-нибудь замухрышка — директор кино.

— Ладейщиков? — поинтересовался гость.

— Он самый. Знакомы, стало быть?

— Имею такое удовольствие.

— Хороший мужик, — вздохнул дед Матвей. — Характеру покладистого, умишка хватает, у других занимать не надо. Какого ей, прости господи, еще мужа надо? Так нет! — дед выплюнул рыбьи кости и рукавом обтер бороду. — Хотел я ее приструнить, да где там! Инженер! В старое время, брат ты мой, не так было, строже. По себе знаю.

— Ладейщиков, слышал я, в рюмочку заглядывает?

— А у кого, скажи на милость, грехов нету? У каждого свой изъян. С какой же радости он пить стал? Тонька его довела, — убежденно сказал дед Матвей. — По партийной линии его пробирали. Сам товарищ Соловьев вызывал. Да разве его пробирать-то надо? Ее в первую очередь надо. И сам товарищ Соловьев не разобрался, что к чему, а тоже считается городским партийным секретарем.

Гость улыбнулся и тронул старика за рукав:

— Вот вы ругаете товарища Соловьева, а ведь я и есть Соловьев.

— Соловьев? — посмотрел на него дед Матвей. — То-то я, гляжу, вроде бы где-то встречал тебя. Вот и послушай. Я, коли хочешь знать, и повыше тебя могу секретарю сказать. И бояться мне нечего. Правда моя. Тонька мне дочь, но я ее ругаю, а Петра в обиду не дам.

В это время над озером разнеслось протяжное «Ого-го-го!» Эхо усилило и повторило крик.

— Неугомонная душа, — покачал головой старик.

Тот же голос, только потише, запел «Славное море». Старик подумал и без видимой связи с предыдущим сказал:

— Завтра дождь будет.

— Откуда ему взяться?

— А рыба, слышь, как плещется? К дождю. И клевала она сегодня богато. У ней к дождю всегда жор появляется. И закат, видал, какой был? Опять же поясницу поламывает. Это, как пить дать, дождь будет.

— Значит, не повезло вашей дочери в жизни?

— Сама кругом виновата. Отца не слушается. Сама себе бог и царь. Анархия одна. А в семье, я так понимаю, рука сильная должна быть — мужская. Как, товарищ Соловьев, в партийных правилах есть такой надзор, чтобы, к примеру, семье не давать разваливаться? Может, я что и не так спросил, ты уж не серчай.

— Есть.

— То-то и оно, что есть. Петра бранил, а Тонька сухой из воды вышла.

— Все это не просто делается. У вас, дед, как я погляжу, все по полочкам разложено и очень неправильно разложено.