Мир приключений 1986 - Альберт Иванов

По радио передавали последние известия, ветер доносил обрывки фраз: «Наши войска… упорные бои… продолжительных ожесточенных… оставили город…»

— Школу, наверно, скоро эвакуируют, — вдруг сказала Леля. — Фронт все ближе…

Валька поднял воротник телогрейки.

— Я со школой не поеду. А ты? — Она повернула к нему лицо. От ресниц на ее щеках лежали глубокие тени.

— Меня фронт ждет, — ответил он.

— Пока тебе восемнадцать стукнет, война закончится.

— Я не собираюсь ждать, — неуверенно сказал Валька. — Пойду в военкомат и скажу: или берите по–хорошему, или по–плохому сам сбегу.

— Все равно не возьмут…

— Спорим?

— Спорить я не буду. Из двух спорящих один дурак, другой — подлец. Понял?

— Интересно, к кому из них ты себя–то относишь? — съязвил он.

Леля обиделась и ничего не ответила.

— Ну, ладно, — смягчился он. — Поживем — увидим.

Они остановились за углом ее дома. Стояли и молчали.

— Холодно как… — Она зябко передернула плечами. Валька вдруг несмело обнял ее, укутав полами телогрейки.

— Подожди, тебе ведь теперь совсем холодно, — доверчиво сказала она. Расстегнула пальто и тоже укутала его полами.

Им стало очень тепло. И удивительно было чувствовать, как стучат в тишине сразу два сердца: тук–тук–тук–тук…

— Три длинных, один короткий, — пошутил Валька. — «SOS»!.. Скажи, — робко вымолвил он, — почему ты с Юркой ходила, а?

— Тебя позлить.

— Врешь!

— Отпусти. — Она внезапно отвернулась. — А ты правда уйдешь на фронт?

— Сама же сказала: не возьмут, — тоскливо ответил Валька.

«Сейчас я ее поцелую, — со страхом подумал он. — Поцелую, и все. Ну, ударит по щеке, подумаешь!..»

— Пока, — сказала Леля.

«Сейчас…»

— Что? — быстро спросила она, словно угадав.

— Ничего.

— Я… поняла? — тихо–тихо спросила она.

— Сейчас, — напряженно сказал Валька и шагнул к ней.

— До свидания! — Леля побежала к подъезду. И, как у всех бегущих девчонок, смешно косолапили ее ноги.

— Если возьмут, буду ждать. Хоть всю войну! — крикнула из подъезда она и засмеялась. — Жених…

Женихом его прозвали еще во втором классе. Влюбился он прямо с самого первого взгляда. Леля приехала с родителями из Харькова, и случилось так, что они попали с ней в школе на одну парту. Она была дочерью начальника угрозыска, тогда еще капитана, Молоткова. Он привозил ее в школу на «эмке», а легковых машин в их городке — по пальцам пересчитать.

Однажды восьмилетний Валька услышал, как мать, собираясь пойти на праздничный вечер, где отцу должны были вручить грамоту и подарок, сказала:

— Сними этот жениховский галстук. Надень какой–нибудь попроще.

Отец неохотно снял красный в белую крапинку шелковый галстук, который только недавно купил специально для торжеств.

И вот Валька, оставшись один, облачился в белую рубашку, повязав на шею тот самый злополучный галстук, с трепетом достал из шкафа пиджак от отцовского костюма и выскочил во двор.

Валька заявился к дому Лели во всем параде. Правда, отцовский пиджак был ему много ниже колен, а рукава пришлось подвернуть, но все равно вид он имел очень солидный. Когда он с полчаса прослонялся у завалинки, вставая на цыпочки и заглядывая в окна, дверь открылась и появилась Лелина мать.

— Заходи, заходи. Чай будешь пить?

И он целый вечер потел в жарко натопленной комнате в отцовском пиджаке. Громко пил чай с блюдечка, показывая этим, что чай ему очень нравится. Капитан Молотков самолично накладывал ему сахар. А Леля по просьбе матери, подкрепленной снисходительным кивком «гостя», читала, встав на стул, стихотворение «Погиб поэт, невольник чести…» Было очень весело, и все почему–то называли его женихом. Да и сам он почувствовал себя в конце концов настоящим женихом. Единственное, что отравляло ему настроение в тот вечер, была мысль, сейчас ли сделать Леле предложение или, может, неприлично с бухты–барахты и надо подождать хотя бы дня три…

За самовольство с отцовским пиджаком ему грозила дома порка. Родители уже вернулись. Валька потихоньку влез в окно, надел еще трое штанов: праздничные, лыжные и из «чертовой кожи», чтобы смело предстать перед отцом. Но пороть его не стали, очевидно, потому, что из клуба родители пришли с друзьями. Они встретили Вальку смехом, и ему опять пришлось пить чай и потеть в своем жарком наряде.

…Валентин возвращался домой по ночной улице, подняв пришитый к телогрейке кроличий воротник. На углу он увидел каких–то парней. Ярко вспыхивали огоньки цигарок, освещая острые подбородки. Он остановился. Парни направились к нему.

— Гуляем? — спросил один из них, и Валька узнал Шляпина.

Остальные угодливо захихикали. И громче всех Славка Чумиций. Его–то Валька быстро разглядел.

Шляпин положил тяжелую руку ему на плечо:

— А–а, Валентин… Может, пройдемся? Еды будет — во!

Валька отрицательно мотнул головой.

— Стесняешься, значит? — просипел кто–то угрожающе. — Мамочка ждет Валечку?

— Я ему сейчас! — угрожающе сказал Славка.

Но тут из–за спины Шляпина вынырнул Гапон.

— Я сейчас, сейчас. Я с ним сам поговорю, мигом. — Он отвел Вальку в сторону и зашептал: — Айда с нами, дело есть. Для тебя же стараюсь! Всего будет вдоволь!

— Не могу, домой надо.

— Ну, что там? — нетерпеливо крикнул Шляпин.

— Не хочет он, — пришлось откликнуться Гапону.

— Не хочет, пусть почаще оглядывается!

Чумиций оглушительно свистнул. И Валька помчался по дороге, будто ожидая, что за ним непременно погонятся. Дома Шурик сказал:

— Тебя Славка с Гапоном искали. Говорят, закатим пир на весь мир!

«Пир закатим»… Лет пять назад Чумаков пришел к нему и сказал, озираясь:

— Пошли. Будет пир на весь мир!

— Я без Шурика не могу. Куда его?

Он редко брал брата с собой к ребятам, потому что тот картавил: «р» Шурик–то выговаривал, но почему–то произносил его вместо «л». А пацаны и давай учить, нарочно подбирая ему всякие хитрые фразы.

Шурик рад стараться, все с ног от хохота валятся.

В тот раз Валька его с собой все же взял. Взрослые уезжали за город и приказали — от братишки ни на шаг. А охота ли сидеть с ним в душной комнате.

Чумиций собрал ребят в овраге. Пришли Валькины одноклассники, Юрка с Пашкой, и еще Гапон.

— Сегодня праздник, — торжественно сказал Чумиций.

— Какой?

Все вытаращились на него.

— В календаре посмотрите: сто двадцать лет со дня рождения Боклевского!

— А кто это? — опешил Шурик.