Шантаж - Александр Лавров

– Хорошо, допустим. Ваши намерения, надеюсь, не изменились?

– Нет-нет.

– Имейте в виду, у меня железная связь с Миркиным. Все, что ему будет предъявлено, мне немедленно сооб­щат. Так что целую.

Приезжий нажал на рычаг и коротко задумался, гля­дя мимо Чистодела. Похоже, пацан и впрямь простудился. Барабанщик тоже жалуется, что продрог в подворотне и больно глотать. Но «похоже» – не наверняка.

Он набрал 09, узнал телефон детской поликлиники. Короткие гудки.

– Учись работать, – назидательно бросил Чистоделу. – Кстати, не замечаю, дорогой, чтобы ты куда хо­дил служить. На больничном? Или болтаешься без опре­деления?

– Зачем, все законно. Доска на голову упала, дырка в черепушке – полагается инвалидность.

– Инвалид труда, герой наших скромных будней… – Номер освободился, и Приезжий залился соловьем: – Алло, детская поликлиника? Девушка, милая, умоляю простить, но должен срочно лететь в командировку, а жена позвонила с работы, что сын заболел. То ли мне уезжать, то ли оставаться… Сделайте любезность, по­смотрите, доктор был уже у нас, какой диагноз?.. Преображенский проезд, 16, 38… только катар дыхательных путей? Ясно… Спасибо, лечу с легким сердцем!

Нет, пока счастливая звезда не изменила Приезже­му, за племянником можно не присматривать. Три дня постельного режима развязывали руки для поисков купца.

Миша Токарев втайне преклонялся перед Зиночкой Кибрит. Известие о нависшей над ней угрозе он воспри­нял как кровную беду. Где-то под сердцем возникло глухое, не дававшее покоя жжение. С радостью стал бы он сейчас ее безотлучным телохранителем, телохранителем Сережки, даже Рикки и – доведись – бился бы за них до последнего издыхания.

Но заявить что-либо подобное вслух Миша, конечно, не мог. Да и смехотворно оно было бы – телохранителя­ми ведал, по распоряжению генерала, Томин. Взрывной, талантливый, напористый сыщик. Муровец. Токарев же имел другую выучку, исполнял другие функции и числился оперативником в службе БХСС.

И потому, заучив назубок приметы двух срочно и позарез необходимых следствию врагов Кибрит, отпра­вился на квартиру Миркина, дабы вытянуть из соседей все возможное о его связях.

– Ах! – приветствовала его Прахова. – Я вижу, ко мне с конфиденциальной беседой. Прошу.

Они вошли в обширную комнату, разгороженную ширмами и беспорядочно заставленную не то хламом, не то антиквариатом. Здесь помещался огромный рояль, шкафы резного дерева, в изобилии громоздились этажер­ки, вазы, вазочки, картины и безделушки.

– Старые люди – старые вещи, – прокомментирова­ла хозяйка. – Не выпьете ли кофе? Я скажу Насте…

– Нет-нет, спасибо.

– Садитесь, где вам уютней. А я вот сюда. Когда-то это кресло мне очень шло… – кресло на львиных лапах едва вместило ее дородные телеса; на столике рядом чернел телефонный аппарат.

– У вас в квартире два телефона? – небрежно спро­сил Токарев.

– Я человек старый, больной, пошли навстречу и поставили параллельный.

«Ага, значит, могла подслушивать разговоры Миркина. Ох, раскручу я эту старуху!»

Но он чувствовал – сразу кидаться в атаку не следует. Тут надобен определенный этикет. И уже отрепетировал мысленно вступительную фразу, но ее спугнул оглуши­тельный допотопный будильник из породы «кастрюль»; похожие Токарев видел только в мультфильмах.

– Извините, приму лекарство, – Прахова отсчитала на ладонь восемь крупинок из коробочки. – Гомеопатия. Вы верите в гомеопатию?

Токарев улыбнулся мягкой пасторской улыбкой:

– Главное, чтобы верили вы. Без веры никакое лекар­ство не помогает.

– Ах, как вы справедливо заметили! – восхитилась Прахова. – Вера! Вера – это главное! – Она переставила стрелки и снова завела будильник. – Необходимое напо­минание. Гомеопатия действует, только когда принима­ешь регулярно. В моем возрасте, знаете ли, современные средства слишком радикальны, надо соблюдать осторож­ность. Мой первый муж – он был певец – всегда гово­рил: крупинки могут не принести пользы, но зато они не могут принести вред!.. Я очень болтлива, да? Нет-нет, не отрицайте, я вижу по вашему лицу. Впрочем… возможно, это мое качество вам и нужно?

«Еще бы! И будьте покойны, я им воспользуюсь!»

– Антонина Валериановна, позвольте быть с вами откровенным.

– О, разумеется!

– Что за человек ваш сосед – Миркин?

Казалось, она поднесла к глазам лорнет:

– В каком смысле?

– Ну, хотя бы… заметно было, что он живет не по средствам?

– Ах, Боже мой, в наше время так трудно понять, кто на что живет! Может быть, с его точки зрения я жила не по средствам. Настя вон говорит, что я мотовка, в антикварном магазине, вероятно, думают, что у меня тут Лувр, а я считаю, что во всем себе отказываю. Посудите сами, ничего ценного уже нет, все ушло в комиссионный. Придется продавать дачу, мой третий муж оставил мне дачу в Тарасовке, он был по медицинской части, впро­чем, это не важно… Нам с Настей, конечно, немного надо, но пенсия такая маленькая…

– Ну а Миркин? – деликатно перебил Токарев.

Хлоп – опять лорнет:

– Твердо ничего сказать не могу… Но он часто пил коньяк, это ведь дорого?

В интонации плеснула столь святая наивность, что Токарев невольно прислушался. И внутренне перешел с Праховой на «ты».

«Знаешь ты со своей Настей, почем коньяк. И в марках небось разбираешься! Лукавая бестия. Зайдем с другой стороны».

– Насколько понимаю, вы знаете Бориса Миркина почти с детства?

– Ну конечно! Они появились в квартире… сейчас припомню… при втором моем муже – он был по коммер­ческой части, из очень известной в свое время семьи, наверное, вы даже слышали… впрочем, это не важно. Да, так вот Борис Миркин… Странная нынче пошла моло­дежь, не правда ли? Дикие привычки и совершенно без моральных устоев. Я, разумеется, не имею в виду вас, а… например, Борис. Мать была работящая женщина, об отце сказать не могу, отца, извините, не имелось, а мать такая скромная, безотказная – бывало, все что ни по­просишь, целый день в хлопотах, и без претензий, пода­ришь ей старое платье, она и рада…

Токарев попытался пробиться сквозь словесный поток:

– Сколько лет было Борису, когда они здесь посе­лились?

– Это я вам скажу совершенно точно – девять. Девять лет, у меня отличная память. Вы хотите услышать, какой он был прежде?

– Ну, в двух словах, чтобы понять его путь.

– Ах, как трудно что-нибудь понять! Он был послуш­ный мальчик и такой хорошенький – сейчас невозмож­но поверить, правда? – только очень худой. Настя вечно подкармливала его на кухне, я думаю, у него были глисты, и потом он рано начал курить…

– Он помогал вам по хозяйству, как и его мать?

– Право, это трудно назвать помощью, отдельные поручения: сбегай, принеси, я не могу пожаловаться, он был услужлив, но они с матерью были заинтересованы в этом больше, чем я, вы понимаете? При их нищете…

– А позже как складывалась судьба Бориса?

– Увы, увы. Не раз я его предостерегала, и вот как печально все кончилось!

– От чего вы его предостерегали?

«Неужели наконец что-то путное?»

– Женщины! – произнесла Прахова с трагическим жестом. – Женщины, девушки – без конца…

– Они бывали здесь?

– О да, это случалось. Но нельзя сказать, чтобы де­монстративно, все-таки он конфузился. Бывало, ничего не успеешь разглядеть: платье мелькнет – и все.

«Опять пусто-пусто».

– То есть ни одной из них вы не знали.

– Помилуйте, я не стремилась к подобным знаком­ствам! Я предлагала Борису прекрасную партию – внучка моей подруги детства, из благородной семьи, ее дед… впрочем, это не важно.

– Возможно, ваша домработница сумеет кого-нибудь описать?

Прахова кокетливо погрозила пальцем:

– О, как в вас чувствуется детективная жилка! Неволь­но всплывает в памяти Порфирий Петрович… Вы читали «Преступление и наказание» Федора Достоевского?

Токарев нетерпеливо дернулся.

– Ах, да, я болтлива, болтлива, но это извинитель­но – старая одинокая женщина, и вдруг столь интерес­ный собеседник… Настя, Настя!

Из-за ширмы прямо рядом с Токаревым возникла хмурая Настя.

– Скажи-ка, милая, – обернулась к ней Прахова, – из тех девиц, что посещали Бориса, ты помнишь кого-либо отчетливо?

– Слава Богу, нет. А нонешний год вообще не пой­мешь: все как есть в брюках, волос короткий, вроде девка, а вроде и парень.

Решив отбросить окольное кружение, Токарев спро­сил обеих напрямик:

– Кто из мужчин захаживал к Миркину?

– О, довольно много каких-то… верно, Настя?

– Да уж немало.

– Самые разные люди, и, признаться, кое-кто мне очень не нравился – обтрепанные, нетрезвые… но у не­которых был приличный вид, верно, Настя?

– Только мне и делов, что их разглядывать, какой у них вид. Пойду я, как бы молоко не сбежало, – и раство­рилась.

– Настя несколько грубовата, – извинилась за нее Прахова. – Тридцать лет она у меня и все, как видите… Так на чем мы остановились?