Поручик Бенц - Димитр Димов

– Я читал кое-какие из его писем, – сказал Андерсон, обращаясь на этот раз к Бенцу. – Их стиль не поддается описанию. Но одно несомненно – образ фрейлейн Петрашевой сопровождал его во всех полетах. В то время она уже была наслышана об Эшвеге и воздушных сражениях.

– В ней есть что-то роковое, – сказал Бенц, не в силах сдержать волнение в голосе.

Бархатно-зеленые глаза Андерсона испытующе остановились на нем.

– Как в Кармен, вы думаете?… Ничего подобного! Она никогда не потребует от вас подвига!

Гиршфогель бессильно откинулся на спинку стула и закурил.

– Тем хуже, – сказал он. – В противном случае Рейхерт вовремя понял бы, что не способен на подвиг. Но у вас-то, я думаю, хватит ума, чтобы не жертвовать жизнью!.. А? Я вам говорю! Ха-ха-ха!

Глянув на Андерсона и оборвав смех, он показал дымящейся сигаретой на Бенца.

– Этот парень, – сказал Гиршфогель, – готов защищать ее всегда и везде.

– Не вижу в этом ничего дурного, – отозвался Бенц.

Но Гиршфогель отвернулся и пропустил его слова мимо ушей. Дежурный солдат поставил перед ним тарелку с кислым молоком, а перед Бенцем и Андерсоном – острые болгарские блюда.

– Сегодня вечером вам не понадобится рисковать жизнью, если вы посетите фрейлейн Петрашеву, – с усмешкой обратился Андерсон к Бенцу. – И не беспокойтесь – она поручила нам пригласить вас.

Гиршфогель, поджав губы, утвердительно кивнул. Поморщившись, он велел убрать кислое молоко и закурил новую сигарету. С бодрой язвительностью он продолжал:

– Она будет изнывать от скуки, если ей не с кем будет поболтать. Потому-то она и позвала нас в гости. Надеюсь, вас не смутит, если придет родственник ее папаши – весьма обидчивый старикашка… Потешитесь вместе с нами…

– Вы были знакомы с ее отцом? – спросил Бенц.

Гиршфогель зевнул с ленцой.

– Слышал кое-что о нем… Гениальный стратег, поклонник атак в японском стиле.

– Не знаю, был ли он гениален, – перебил его Андерсон, – но его дивизия нанесла туркам ряд молниеносных ударов. Сам он был олицетворением чудовищной болгарской выносливости. В конце второй балканской войны он скончался от нервного истощения.

– И от подагры, – добавил Гиршфогель. – Но я не понимаю, почему перед смертью ему так захотелось повидать дочь.

Андерсон объяснил:

– Я полагаю, он понимал, какой трагической силой обладает смерть, если перед ее лицом дается какое-либо обещание Дочери шел пятнадцатый год, и она, мне кажется, была уже способна осознать завет отца, а он хотел воспользоваться исключительностью минуты и взять с нее слово всегда держаться безупречно. Ведь на каждом шагу ее подстерегали опасности. Он пожелал видеть ее в полевом лазарете, где от смерти его отделяли считанные часы.

– Хорошо обдуманная военная хитрость, – сказал Гиршфогель с насмешливым восхищением, которое показалось Бенцу наигранным. – Замысел удался бы, – продолжал Гиршфогель, – если бы смерть не поторопилась. Насколько я знаю, фрейлейн Петрашева добралась до лазарета. Путешествие оказалось, по ее словам, переломом в ее жизни. Я не говорю – гибельным, но и не слишком счастливым. В пути она познакомилась с фон Гарцфельдом. Упала в его руки, как спелое яблочко. Ха-ха-ха!..

Лицо Гиршфогеля перекосилось от смеха, придававшего ему сатанинское выражение. Он нервно посасывал сигарету, настроившись высказаться до конца.

– Тем не менее я полагаю, – продолжал он с неубедительным беспристрастием и ядовитым цинизмом, – что, не появись он, она осталась бы грошовой девственницей. Я знаком с ее кузинами, которые вполне безупречны и стоят ничуть не больше.

Андерсон нахмурился. Нарочито быстро глянув на часы, он тем самым молчаливо выразил свое негодование. Гиршфогель, заметив его жест, нахально подмигнул Бенцу.

– Нам пора, – сказал Андерсон.

Он поднялся и направился к выходу из зала. Гиршфогель и Бенц последовали за ним, лавируя, между столиками. Бенц обменялся поклонами с несколькими болгарскими офицерами со странным чувством, будто то были призрачные существа, а настоящей жизнью жили лишь его новые друзья. Шел дождь, и улица была безлюдна. Автомобиль немецкого интендантства ждал Бенца. Все трое молча расселись в машине; даже Гиршфогель, надо полагать, в эту, минуту думал о фрейлейн Петрашевой. Машина тронулась с места. Свет редких уличных фонарей отражался в мутных лужах. Где-то вдали глухо бухтел двигатель электростанции.

Бенц поежился, но не от сырости и холода.

Запахнувшись в шинели, они вышли из машины у знакомой черной калитки, блестящей от дождя. Андерсон прошел вперед и толкнул ее. Когда он приподнял свой электрический фонарик, сноп лучей отбросил их тени на фасад дома. Никто не стал звонить у входа, и Бенц узнал, что горничная уехала в Софию с каким-то поручением от фрейлейн Петрашевой.

Гиршфогель напрасно бился над замком, и Андерсон, вежливо отстранив его, сразу же отпер дверь. Было видно, что он проделывал это не раз. Гиршфогель не знал, что надо было слегка приподнять дверь. Оба они, как у себя дома, расхаживали по темному холлу. Андерсон со своим фонариком сходил куда-то и принес коробку с карбидом и ацетиленовую лампу, которую Гиршфогель проворно разобрал и заправил. Пока они стояли в полумраке, сверху послышались шаги, и хрустальный голос фрейлейн Петрашевой с чарующей простотой сказал по-немецки:

– Благодарю вас, что пришли. Я сейчас спущусь.

Серебристые переливы ее голоса замерли без резонанса. Такова была еще одна особенность дома Петрашевых. Все шумы умирали в нем без отзвука. Ковры глушили малейшее эхо.

Гиршфогель зажег карбидную лампу. Пламя осветило стену, заставленную книгами (то была библиотека и рабочий кабинет), несколько кресел и несколько застекленных шкафов со старинными серебряными, бронзовыми и медными безделушками, потемневшими от времени. Андерсон положил коробки с карбидом на одну из полок, а Гиршфогель, с лампой в руках, прошел в столовую.

– Мне думается, семья проводила здесь несколько месяцев в году, – сказал Андерсон. – Мебель привезена из Франции…

Он посмотрел сквозь открытую дверь на изящные, но продавленные кресла в соседней комнате.

– Ротмистр Петрашев запустил дом, – заметил Гиршфогель. – А его гости считали своим долгом непременно поломать что-нибудь на память.

С лестницы донеслись торопливые шаги. В дверях показалась фрейлейн Петрашева в светлом домашнем платье. Бархатные туфельки на низких каблуках и шелковые чулки облегали ее стройные ноги. Изящная и гибкая, она ступала легким, быстрым, танцующим шагом. Зубы ее блеснули в любезной улыбке, и она сердечно протянула гостям сухую, горячую, нервную руку.

Положив на стол коробку сигарет, она отвела Андерсона в сторону и тихо заговорила с ним.

– Мы не секретничаем, – сказала она Бенцу с обаятельной улыбкой, – ведем деловой разговор, который вам покажется скучным. Поручик Гиршфогель, объясните ему пока, что я кошка, гуляющая сама по себе!

Она снова углубилась в разговор с Андерсоном.

Гиршфогель не пожелал вдаваться в объяснения. Он коротко пробурчал, что фрейлейн Петрашевой надо ехать в Софию.

– И она уедет? – с тревогой спросил Бенц.

Гиршфогель с иронией поглядел на него.

– Думаю, что да… Если на нее нажмут. Я имею в виду родственников.

С озабоченным видом он стал выравнивать пламя ацетиленовой лампы. Бенц, опустив голову, уставился на коробку с сигаретами.

Фрейлейн Петрашева резким восклицанием закончила разговор с Андерсоном и рассмеялась негромким, горьким смехом, в котором не было ни гнева, ни иронии. Усмешка еще не сошла с ее лица, когда она взглянула на Бенца. Потом она решительным шагом подошла к столу и села напротив. Гиршфогель наконец наладил лампу.

– Иногда человек боится самого себя, – задумчиво произнесла она.

Выхватив из коробки сигарету, она стиснула ее губами. Гиршфогель поднес ей зажигалку.

– У меня масса скверных привычек, – обратилась она к Бенцу. – Куренье – одна из них. У нас в доме все курили. Отец, мать, брат, даже моя гувернантка, немка, курила – все как один!.. Вот посмотрите! – И она выставила пожелтевшие кончики пальцев. – Бог знает что! И у брата такие же пальцы. Скажите, пожалуйста, табак очень вреден?

Не дождавшись ответа, она глубоко затянулась и, расширив ноздри, выпустила две струйки дыма.

– Как бы мне хотелось превратиться в пепел! – промолвила она вдруг упавшим голосом. – Вот в такой! – она показала на сигарету.

– Каким образом? – спросил Гиршфогель, не выражая удивления.

– Мне вспомнилась древняя старуха, гречанка, владелица ювелирного магазина в Стамбуле. Ее знал весь город. Она говорила на многих языках и в молодости слыла изумительной красавицей. Были у нее и весьма влиятельные любовники. Но потом она увяла, и мужчины забыли ее. Однажды я зашла к ней с нашей служанкой. Мне хотелось сделать что-нибудь модное из камней и золота старого, вышедшего из моды браслета. Я сказала, что золото можпо переплавить. Гречанка добрых полчаса разглядывала браслет – ее черные глаза сверкали, – а потом спросила, не угодно ли мне продать его. Я отказалась. Тогда она предложила мне в обмен на браслет другие драгоценности в ту же цену и даже дороже. Я догадалась, что браслет представляет для нее особый интерес и попыталась запросить больше, сказав, что посоветуюсь с матерью. «Это разумно, – сказала она, – но браслет стоит не дороже материала, из которого сделан. Я даю двойную цену. Никто другой не даст вам столько. Проверьте и приходите ко мне. Скажу вам прямо – у меня есть клиент, который ищет именно такой браслет». Вещь действительно не стоила больше, и мы вернулись в магазин. Гречанка встретила нас учтивым поклоном, ее иссохшее лицо преобразилось от радости. Такого счастливого лица мне еще не приходилось видеть, оно буквально светилось счастьем… А почему? Из-за выгодной сделки! Наверное, она рассчитывала продать браслет в десять раз дороже. Вспоминая о ней, я размышляю о ее прошлом. Некогда она была богатой, красивой, любимой и всесильной. И от всего этого осталась только жалкая торгашеская жадность. Пусть так, но она была счастлива!.. Даже, быть может, больше, чем в молодости, когда ее терзали любовь, ревность или тщеславие! От молодости остался только пепел!.. Конечно, тогда подобные мысли не приходили мне в голову.