Вернуть престол (СИ) - Денис Старый

Авсей уже был готов рвануть, бежать, быстро, не останавливаясь, пока не найдет того немца: франка, шведа, ляха, да хоть кого. Он будет грызть его, он будет рвать его. За веру, за поругание церкви. Это же можно его, Авсея унизить, но как же трогать Бога? Вот только топор плохо заточен, да ничего, можно же и обухом раскроить череп.

— Куды? Аль не слыхали, как говорил боярин Шуйский Василий Иванович? Все дома с дурными немцами, особливо с литвой и ляхами, помечены. Где угольком, где и мелом. А Слободу не трогай! — сказал вдруг появившийся военный человек.

Это был боевой холоп князя Куракина, который должен был брать себе под управление вот таких мужиков и вести их туда, куда нужно, но куда не нужно, соответственно, не вести. Такой был приказ.

— Пошли, православные! — сказал боевой холоп Антип.

И они пошли. В отряде Антипа было уже двадцать пять человек, и он собирался направить эту силу на то, чтобы убить пять знатных литвинов, которые жили неподалеку от Кремля, в доме, что некогда принадлежал Семену Никитичу Годунову, сосланному и удушенному в Переяславле-Залесском. Этот не дом, а, скорее небольшая усадьба, располагалась в выгодном месте и ее занятие было бы весьма кстати Куракину. И как же свезло, что эту усадьбу облюбовали литвины, что приехали на царскую свадьбу.

— Там, — Антип показал на усадьбу. — Пять ляхов, может с ними будут слуги, мы ждем еще людей и начнем.

Антип был предельно важным. Ему льстило, что сейчас он, еще два часа назад холоп, имеет власть над людьми. Именно Антип, ну и его побратим, поведут людей на приступ усадьбы. Чем не боярин?

Через десять минут к воротам подошел еще один отряд таких же вояк. Теперь уже более чем шестьдесят человек, весьма смутно понимающих, что такое бой, пошли на приступ.

Первый успех воодушевил. Получилось сходу, всего-то с трех ударов заостренным бревном, выбить ворота. Никому не было дела, чтобы укреплять, ранее разоренную усадьбу, потому и ворота оказались хлипкими. Потом волна народного гнева переступила черту и стала разливаться по внутреннему двору усадьбы.

— Уйди, люд московский! Не враги мы и православие чтим! — выкрикнул Андрей Скрыпник, боевой слуга шляхтича Иеронима Пацы.

Скрыпник, действительно, был православным, как и еще четыре человека во служении шляхтичей. Иероним Паца, впрочем, вообще был протестантом кальвинистского образца. Было двое человек даже чтивших арианство, ранее бывшие так же православными. В Речи Посполитой религиозный вопрос, безусловно, был важным, но там уживалось очень много конфессий.

— Бей Литву! — закричал Антип, когда часть его «воинства» замешкалась.

Было непривычно слышать русскую речь, да еще и признание в том, что тот человек, которого нужно убить за поругание над православием, говорит, что сам исповедует истинную веру. Тут бы остановится, потребовать прочитать «Символ веры», крест посмотреть, да чтобы перекрестился. Однако, накаченные ненавистью, люди вняли больше призыву убивать, чем скромную просьбу собственного разума и милосердия.

— Тыщ, ты-тыщ, — прозвучали выстрелы из дома и пролилась первая кровь.

Теперь уже остановить безумие было невозможно. Нынче только кровь, ненависть, смерть.

Никодим занес свой топор над головой и устремился к крыльцу некогда боярского дома, а ныне убежища, или крепости тех, кто еще вчера считал Москву покоренной.

— А-А-А, — кричал Никодим Рукавицын.

— У-У-У, — вторил ему Авсей, уже нагоняющий кума.

Дверь, когда два друга были уже на крыльце дома, резко открылась.

— Хех! — Андрей Скрыпник на выдохе разрубил голову Никодима.

Авсей встал, словно вкопанный. Его обрызгало мозгами и кровью кума. Вдруг, стало понятно, что это смерть, что можно сколь угодно кричать, хотеть справедливости, но вот оно, горе. Они с кумом захотели справедливости, они верили всему, что им только лили в уши, теперь две дочки погодки трех и двух лет и пятилетний сын Никодима остались без кормильца, когда мать была только лишь за мужем и не сможет прокормить и себя, не то, чтобы детей. И хозяйства нет, так как Никодим жил ремеслом. Если Авсей не возьмет к себе крестников, они помрут с голоду. А у него самого четверо детишек, да мать больная.

— Хех, — православный литвин рубанул по ключице православного Авсея, который пришел убивать за то, что был уверен, что литвин оскверняет русское православие.

— На! — боевой холоп Антип поймал литвина на том, что тот увлекся лишением жизни каких-то мужиков и отрубил тому руку. — Вперед, не робей!

Вот один вбежал в дверь дома, второй, третий. Это был успех и мужики, даже три бабы, воодушевились и толпой побежали внутрь дома. У всех участников штурма промелькнула мысль, что нужно быстрее, иначе ничего не достанется от ляхов, которых, конечно же нужно пограбить.

Антип с Фролом и Игнатом, побратимами, которые так же были боевыми холопами Андрея Петровича Куракина, входили в дом чуть ли не последними. Переступая через уже мертвых, и ругаясь на стонущих раненных. Они каждый держали в руках большое богатство, — заряженные пистоли голландской выделки.

Кровь, отрубленные конечности, сладковатый приторный запах крови. Все это вызывало отвращение даже у видавшего разное Антипа.

— От ты… Царица небесная! — Антип спотыкнулся на чьей-то руке.

Самый молодой из боевых холопов Куракина, Игнат, уже отошел в угол и тяжело дышал, после того, как еще желудок среагировал на картину, достойную висеть в доме самого Лукавого.

Между тем, несколько поляков или литвинов отступили на второй этаж и угрожали выстрелить в любого, кто попробует ступить на лестницу.

— А, ну, заряжай пищали! — скомандовал Антип.

Его никто не назначал командиром, но, учитывая состояние Игната, и явную растерянность Фрола, именно Антип становился единственным, кто мог принимать решения.

Из шестидесяти двух человек, которые прибыли для праведной мести к ляхам, в живых осталось меньше половины, были и те, кто оказался серьезно ранен. Только мастер польской школы сабельного фехтования Иероним Пац покрошил пятнадцать мужиков, которые и понятия не имели, как можно противостоять профессиональному воину.

*………*………*

— Открывай! — прокричал Василий Шуйский. — Пощажу!

Немец Гумберт не был дураком. Сын трактирщика из города Любек никогда не смог бы стать офицером знающего себе цену отряда наемников, если бы страдал слабоумием. Иохим