Поступи, как друг - Татьяна Тэсс

Эти четверо прошли свое первое врачебное испытание в маленьких участковых больницах, где не было других врачей: их встретили только фельдшер да сестры. И вот в первую же ночь, когда одна из четырех приехала в больницу, с нею произошел случай, который она запомнила на всю жизнь.

Стажерку встретила фельдшерица — немолодая женщина с усталым лицом и покрасневшими от бессонницы глазами. Она сказала, что не спит уже третью ночь, дежуря у постели тяжелобольной, дала стажерке халат и повела в палату.

Путаясь в полах халата, достававшего ей до пят, и на ходу подворачивая длинные рукава, стажерка вошла в небольшую комнату. Там лежала без сознания больная — женщина лет сорока. У нее было кровоизлияние в мозг. Женщина была на последнем месяце беременности.

Фельдшерица пошла спать, а маленькая, утонувшая в огромном халате девушка села на ее место.

Она сидела, слушая прерывистое дыхание, вглядываясь в лицо женщины, и перед ее глазами проходили все лекции, все зачеты, все слова напутствия, которые ей говорили любимые профессора, все, чему учили ее в аудиториях и клиниках института. Она мобилизовала свои силы и знания, как собирают войска перед решительной битвой, готовясь к началу великого сражения за жизнь двух людей.

Одной была женщина, лежавшая перед ней без сознания на постели.

Другим было еще не родившееся существо, что дышало под сердцем этой женщины.

Когда фельдшерица ранним утром снова вошла в палату, ей показалось, что за одну ночь стажерка похудела, осунулась и стала выше ростом. Многое, очень многое передумала она, сидя у постели больной. И в поддержку тому, что дал немолодой фельдшерице ее практический опыт, стажерка выдвинула знания, которые ей дал институт.

И вот она начала свое первое сражение.

День за днем она применяла для лечения больной то, что подсказывала ей современная медицинская наука. Ее потрясала сила, с которой боролась больная за свою жизнь и жизнь ребенка, помогая врачу в борьбе.

— Жить! — говорила больная, с трудом разжимая губы.

— Жить! Жить! — повторяла шепотом девушка, сидящая у ее постели.

Что бы ни делала в больнице молодая стажерка, мысли ее неотступно были возле этой больной. Ни на минуту не забывала она и о крошечном существе, о его невидимом, трепещущем, как огонек, дыхании. Она понимала, что борется не только за его жизнь, но за все, что этот еще не родившийся человек сможет в будущем увидеть, почувствовать, пережить, прочесть, за все, что он сделает на свете, за все, что он полюбит, что восхитит его, к чему он будет стремиться.

И ребенок родился.

Здоровый и крепкий, он громко закричал, оповещая о своем появлении на белый свет.

Крик его прозвучал, точно гимн радости, — и для матери, и для девушки.

…И вот настал срок покинуть больницу, вернуться назад в Алма-Ату.

На больничном крыльце стажерку провожала женщина. Одной рукой она бережно прижимала к себе ребенка, а другой махала вслед уходящему грузовику. И навсегда врезался в память простор предосеннего неба, запах полыни и земли, горячий пыльный ветер и мать, что стояла на крыльце и глядела вслед, прижимая к себе спящее дитя.

С кем же все это случилось, кто была эта стажерка? На этот раз — Зубайра, но сходные истории могли бы рассказать о себе и Римма, и Мади, и Райхан.

Каждый из них прошел свое первое испытание.

…В открытое окно ординаторской веял теплый ветер; белый лепесток вишни опустился на стол, точно бабочка. В коридоре негромко переговаривались выздоравливающие. Прошел озабоченный дежурный врач в белой шапочке и халате с засученными рукавами… У меня еще много вопросов к моим новым друзьям, но, видно, пора уходить.

Перед прощанием Римма, залившись румянцем, пригласила меня к себе домой. И на следующий день я отправилась к ней в гости.

Римма Абдрахимова с родителями живет в одном из тех новых, недавно застроенных районов Алма-Аты, где улицы еще не имеют названий, а нужный дом можно найти, только если вам нарисовали маршрут на бумажке. Дворов и въездов еще нет, но деревья уже посадили и под окнами вытянулись молодые розовые сосны с легкими кронами. Дома хорошие, благоустроенные; Абдрахимовы занимают отдельную квартиру.

Отец Риммы — преподаватель физики в педагогическом институте. Мать — маленькая, худенькая женщина с добрым, кротким лицом — вырастила шестерых. Поначалу я решила было, что она занимается только домашним хозяйством, но выяснилось, что и она педагог.

Отец долгое время учительствовал на селе, они переезжали из района в район, и когда, прибыв на новое место, выгружали одного за другим всех ребят — встречавшие их люди только качали головой:

— И это все ваши?

Но тут четверо старших помогали матери вынести двух малышей, и все шествие направлялось к дому при школе.

Подчас оказывалось, что в районе нет полной средней школы, и тогда отец сам занимался вечерами со старшими детьми. Но, так или иначе, все учились, и трое из детей уже получили высшее образование.

Старший сын, Булат, — медик, заканчивает аспирантуру, старшая дочь, Дина, — секретарь обкома комсомола в Караганде, остальные живут с родителями. Рассказывая мне это, мать все время прислушивалась, точно ждала кого-то. А входная дверь то и дело хлопала.

Вошла Ася, самая младшая, в школьном платье, из которого изрядно выросла: ножки ее были такими длинными, какими бывают только у быстро растущих детей и у ягнят. Прибежала запыхавшись со двора вторая школьница, пошепталась с матерью и умчалась обратно. Потом хлопнула дверь, в коридоре что-то грохнуло, и в комнату быстро вошла Дина, старшая сестра, приехавшая накануне из Караганды на совещание.

Это была крепкого сложения девушка с иссиня-черными волосами, ослепительной улыбкой и глазами темными и блестящими, как смородина. Живая, общительная, быстрая, как огонь, она сразу наполнила комнату говором и смехом. Римма не спускала с сестры глаз — было видно, что они очень любят друг друга.

Разговор коснулся будущего Риммы. И чем дальше говорили мы, тем ясней становилось, что вся семья относится к решению Риммы ехать на целину не только как к чему-то глубоко правильному, но и как к поступку естественному и закономерному.

— Конечно, мне очень хотелось, чтобы Римма работала в Караганде, — говорила старшая сестра. — Ведь в Караганде тоже нужны врачи. Мы жили бы с нею вместе — знаете, как хорошо сестрам жить вместе? Но если она уже решила… Вы понимаете, я согласилась с ней.

Она посмотрела на сестру.

Та сидела за столом, застенчивая, краснеющая, но в спокойных ее глазах, в мягкой улыбке, в коротких репликах угадывалась та же сдержанность цельной и чистой натуры. Маленькие ее руки лежали на столе — крепкие, с пожелтевшей от йода кожей: руки врача.

Так она сидела в кругу своей большой семьи, выпрямившись, точно крепкая веточка, и глядела вперед, будто видела что-то, чего не видели мы, будто ей представилось начало большой дороги, на которую она готовилась вступить.

Счастливого тебе пути, добрый человек!

Внучка Джамбула

В степи и в горах ощущение расстояния очень меняется.

Можно поручиться, что до высокого, поросшего травой холма с торчащим камнем наверху — рукой подать.

Но едешь к нему по петляющим степным дорогам час, другой, третий, переезжаешь вброд быстрые мелкие речушки, взбираешься вверх и спускаешься вниз — а холм все впереди.

— Далеко до Кизыл-Сай? — спрашиваешь у чабана, встреченного по пути.

— Близко! — отвечает он.

Чабан сидит верхом на гнедой лошади, смуглая рука легко держит поводья, на голове — зеленая шляпа. Лошадь неподвижна, словно отлита из бронзы.

— Вон там! — показывает чабан движением подбородка, будто урочище совсем рядом, и неожиданно добавляет: — Но лучше вам заночевать на ферме.

— Нет, если это недалеко, мы поедем прямо туда.

И снова мы едем — час, другой, третий…

К дороге подступает седая полынь, за ней блестит малахитовой зеленью трава. Откуда ни возьмись бегут сухие шары перекати-поля, они перевернуты ветром, и видно, что нижние стебли их совсем белы, точно подернуты инеем: это соль.

«Газик» наш прыгает по твердым, выбеленным солью гребням. В ушах звон от ветра, на ухабах вытрясло всю душу, рука, которой держишься за поручень, онемела…

— Далеко до отары Бибижар?

— Близко! — отвечает другой чабан.

Это — пожилой человек, сухое лицо изрезано морщинами, на голове его не шляпа, а высокий войлочный колпак. И лошадь у него не гнедая, а белая в рыжих подпалинах, с длинной узкой головой.

Чабан смотрит на нас с высоты своего седла и задумчиво говорит:

— Но лучше вам заночевать на ферме.

— Нет уж, спасибо, останавливаться мы не будем…

Вон в прозрачном воздухе видны постройки, похожие на ласточкины гнезда, — наверное, это кошары, наверное, это уже Кизыл-Сай.