Кристалл в прозрачной оправе. Рассказы о воде и камнях - Василий Авченко

Кальмары имеют органы реактивного движения и перемещаются подобно ракетам. Внутри кальмара – какие-то пластиковые детали. Говорят, это «внутренняя раковина» головоногого моллюска. Если скелет может быть внутренним, а может быть внешним; если даже раковины у моллюсков могут скрываться под плотью, то и сюжет литературного произведения не обязательно должен торчать наружу. Успокоив себя так, продолжаю.

Моллюск проще, чище, белее и белковее, совершеннее человека в силу примитивности своей конструкции. Моллюски почти не нервничают – им нечем. Им не так больно умирать, как нам – насквозь пронизанным нервами существам. Поэтому я раздражаюсь, когда близкие говорят мне из лучших чувств: «Ты не нервничай». Как я могу не нервничать – я ведь не моллюск, а человек. Был бы я моллюском – о, как бы я не нервничал!

Когда ловишь камбалу, на крючки иногда лезут раки-отшельники – одинокие существа, которые всю жизнь озабочены квартирным вопросом и вынуждены жить в съёмных раковинах. Мидии дом даётся с рождения, рыбе или тигру он вообще не нужен – нужен только ареал. Отшельнику приходится искать подходящую пустую раковину от скончавшегося моллюска-донора, а потом, по мере вырастания, покидать её и искать новую – расширяться. В моменты переездов он вынужден перемещаться в голом уязвимом виде. В это время его может съесть любое встречное злобное существо, коих в море множество.

Если в ясный день найти мелкое место, раков-отшельников можно рассмотреть и без маски. Вытащив рака из раковины, видим, как его тело мягко и беззащитно. Ему, должно быть, очень страшно остаться без домика. Но будь он двухметрового размера, думаю я, вглядываясь в его инопланетное, жуткое лицо с глазками-антеннами и усиками, – мы бы обмирали от ужаса, встретив под водой этого монстра. Рыбы почему-то не выглядят страшными – может быть, потому, что они больше похожи на людей.

Мёртвую ракушку, куда заползает рак-отшельник, не имеющий собственной раковинки, напоминает мне современная Европа.

Крабы ходят боком, как заднеприводная Toyota Mark II («марк», «маркушник», «марковник»…) в заносе. Это своего рода морская буква «Г», «траектория краба» вместо «хода конём». Не у крабов ли японцы подсмотрели дрифт, основанный на скольжении машины в заносе? Или дело в том, что в Японии не хватает территории для протяжённых трасс, вот и решили изобрести автоспорт, требующий всего лишь компактного кольца-клумбы – «паддока»?

Ещё в начале XX века Арсеньев писал: во Владивостоке цена крабов поднялась более чем вдвое. Представитель любого поколения скажет, что раньше всего было больше, и я – не исключение. В детстве мы покупали в магазине огромных крабов «в сборе» и потом варили их в вёдрах или тазах. Высший пилотаж – вытянуть из длинной лапы цилиндр варёного, подсоленного морем крабьего мяса целиком, до тоненького кончика, не разрезая хитиновый материал клешни. Потом мы с сестрой играли опустевшими жёсткими конечностями краба. Одни оканчивались чёрным когтем, другие – суставом-клешнёй с зубчиками и пучочками тёмных волос… В Магадане я узнал, что у краба есть икра – тёмная, почти чёрная.

Маленькие крабики живут у самого берега и по ночам толпами выходят на сушу. Им свойственна крабрость – я видел, как крабик размером с детскую ладонь отважно бился с лайкой, пока не остался без конечностей и не погиб.

Пауки почему-то кажутся мне омерзительными и устрашающими, крабики – совсем нет. Огромные крабы могут внушать страх, но не отвращение. Казалось бы, и крабы, и кальмары, и креветки выглядят не менее отталкивающе, чем какие-нибудь тараканы, даже страшнее; но мы привыкли к их облику – а вот к поеданию тех же тараканов или кузнечиков относимся по-прежнему брезгливо. Ничего, когда-нибудь распробуем и их.

Был «краб» на фуражке, приветствие «держи краба»; есть и новые выражения – «краб на галерах», «Путин – краб».

Крабов, говорят наши продума́ны, нужно ловить в те месяцы, в названиях которых есть буква «р». В другие месяцы крабы – полупустые, мясо их пресное и безвкусное. Обсуждается идея переименовать месяцы с мая по август включительно, снабдив их буквой «р».

Крабы ногоруки и многоруки, как индийские боги, причём одну пару ног они прячут. Крабы имеют «головогрудь». Интересно, как бы крабы назвали столь же нелепое по форме с их точки зрения человеческое тело, возникни у них такая необходимость? Сплюснутая головогрудь краба похожа на плоскую башню танка «Т-90» (танки тоже эволюционируют – взгляните для сравнения на высокую башню «Т-34»). Крабы всегда в бронежилете и водолазном костюме, поэтому они не боятся дикого внешнего давления. Каким мир видится крабу? Над ним – несколько километров океана, воспринимающегося крабом так же, как мы воспринимаем океан воздушный, но что выше? Изучая обитателей моря, можно получить новые сведения о людях.

В новое время краб – как и икра – стал ассоциироваться с криминалом. Не случайно приморский «варяг»-губернатор москвич Владимир Миклушевский, сменивший в 2012-м Сергея Дарькина – человека местного и, как считалось, связанного с «определёнными» кругами, – заявил: «Мы занимаемся ребрендингом. Приморье больше не должно ассоциироваться с образом “краб, икра и криминал”». Кстати, в Хабаровском крае в девяностые и нулевые был известен авторитет Краб.

К началу XXI века краба у приморских берегов стало мало. После нескольких лет запрета крабового промысла в подзоне Приморье краб вновь расплодился – буквально как таракан – и в 2013-м началось настоящее крабовое нашествие. Крабы стали цепляться на крючки рыбаков, вышедших в море на камбалу и краснопёрку; рыбацкие форумы запестрели сообщениями о том, где особенно много «пауков». Хотя до XIX века, когда крабов попросту выбрасывало на берег, нам всё равно далеко.

Теперь место крабов заняли «крабовые палочки». Их делают из минтая – симптоматичное блюдо для эпохи, в которой всё стало поддельным. Но кто с детства ел настоящих крабов – не спутает их вкус ни с чем.

Ещё вспоминаются корейские чипсы непонятно из чего, сделанные в виде крабиков. Когда мы хотим вернуться в детство, мы их покупаем, но – «уже не те»…

Однажды мне в руки попала «Справка по вопросу о мерах для устранения финансово-экономического кризиса в Приамурье», датированная 1913 годом. «Крабовый промысел ещё недавно был всецело в руках китайцев, теперь же стали заниматься им и русские, причём промысел этот быстро возрастает, – говорится в ней. – Так, в 1910 г. было поймано в юго-западном смотрительском районе 355 000, а в 1911 г. – 504 000 крабов, которые частью поступили на Владивостокский рынок, частью, в сушёном виде, вывезены в Китай. Начинает также прививаться к русскому населению и промысел морской капусты, которой добыто в 1911 г. 25 500 пуд. Вся она также пошла на китайский рынок…» То есть добывать крабов и морскую капусту тогда уже начали, но есть ещё брезговали – так, пробовали с опаской.

Жеглов в вайнеровской «Эре милосердия» рассуждал: «Конечно, краб – это не пища… Так, ерунда, морской таракан. Ни сытости от него, ни вкуса. Против рака речного ему никак не потянуть. Хотя если посолить его круто и с пивом, то ничего, всё-таки закусочка. Но едой мы его признать никак не можем…». События романа происходят в 1945 году, время не то чтобы очень сытое, и тем более показательно здесь снисхождение русского – консервативного и речного – человека к «морским гадам», доходящее до презрения. То же заметил в 1954 году писатель Фадеев, сам тихоокеанец, когда в Челябинске зашел в местный продуктовый: «…Консервы рыбные (а особенно много крабов, которых, я заметил давно, русский простой человек не уважает)…». Крабов приходилось навязчиво рекламировать: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы!» Вводить «рыбные дни», продолжая дело Петра – оморячивание русских. Вот как вспоминал конец 1950-х военный строитель генерал Виктор Манойлин, тогда работавший на Дальнем Востоке: «Рядом с нашей стройкой был консервный заводик, куда сейнера сгружали пойманных крабов. На причале образовывалась гора метра в три высотой из живых шевелящихся крабов. Как-то я принёс домой живого краба, пустил его по комнате ползать, мой сын Серёжа испугался и быстренько забрался на диван спасаться от этого страшного зверя. А пугаться было чего – размер краба с клешнями был как раз под размер большого таза, в котором мы его потом и сварили. Это было время, когда в продовольственных магазинах было пусто, а чтобы они не выглядели уж слишком тоскливо, все полки были заставлены консервами из крабов… Это было время, когда про нынешнюю мудрёную телевизионную кошачью еду никто ничего не слышал, а кошек кормили по-простому – крабовыми консервами».

«Два-три десятилетия назад в нашей стране очень трудно было внедрить в рацион питания краба. Сейчас натуральные крабовые консервы пользуются большим спросом у покупателей. Чем выше будут культурный уровень и сознание людей, тем меньше будет сказываться “пищевой консерватизм”», – говорится в выпущенной Дальиздатом в 1968-м солёной, йодисто-белковой кулинарной поэме «200 блюд из морепродуктов». В семидесятых в «Иронии судьбы» Лукашин-Мягков уже признаётся в любви к крабам, успевшим стать деликатесом. А вот как упражнялись раскомплексованные перестроечные фельетонисты: «Краб – существо дефицитное… Он водится в валютных магазинах “Берёзка”… Самки краба… не имеют ни декретного отпуска, ни облегчённого труда, ни бюллетеней по сохранению беременности. Только забота человека может уберечь крабов от сокращения популяции».