Российский колокол №1-2 2016 - Коллектив авторов

Поэтесса спускается вниз по временно́й лестнице, и взгляд её прикован к «делателям». Кстати сказать, в целом поэзия Дианы Кан исполнена гневного презрения к пустословам, кем бы они ни были – «шестидесятниками» с фигой в кармане или же патриотами-болтунами, которым для обустройства России не хватает лишь «пивка – для рывка». Полнота или скудость вечернего стола тут совершенно ни при чём, речь – о расчётливости сердца.

Певец способен охватить без разрывов большие временные отрезки. Он возвышается над приземным течением времени и не пленён текущей хроникой жизни, у него личное отношение к происходящему, сильный голос и спокойная, с несокрушимым достоинством интонация речи.

Вот, в самых общих чертах, корень, из которого произрастают творческое вдохновение и нравственный стоицизм поэтессы.

Очевидна и почва, питающая русское древо сегодня. Она даёт опору телу и душе и скрывает под собой пласты старого жизнеустройства. Принимая минувший день, мы яснее видим отдалённое прошлое, созревает наше миропонимание, складывается наша репутация, формируется духовное задание.

Диана Кан предъявила современникам знаки почвы и поколения. Её поэтический профиль, таким образом, стал отчётливо узнаваем. Однако тайные пределы художественного мира поэтессы и законы его устройства не постичь без дополнительных, самых общих смысловых ориентиров. Множество стихотворений Кан неопровержимо свидетельствуют: это – земля и вода. Их сокровенная роль исключительно велика в её творчестве. И ещё – терпение.

Терпение земли и терпение воды – по существу, это то самое покорное состояние природы, в котором она была передана Богом человеку после его грехопадения. Когда несоответствие между горним заданием и чёрными человеческими делами становится ужасающим, в природе просыпается неуправляемое стихийное начало. Теперь она – самовластна, тогда как человек всё более ничтожен в прикровенно грозном устройстве земного пространства. Тут ещё одно напоминание об утраченном Эдеме, о принятых первыми людьми ризах кожаных, о хлебе, добываемом тяжким трудом, о смерти, которая вошла в земной мир и повредила его основания на долгие времена.

Есть терпение земли и терпение воды, терпение воздуха – и терпение человека, христиански кроткого. Природа словно бы говорит нам о скромности и смирении, которые поистине являются опорами мироздания. В их отсутствие она легко отринет человека и вернётся в кипящее состояние, забыв прежние Имена и Поручения. Ибо само послушание уже подвергнуто нами издевательскому осмеянию и названо излишним.

У Дианы Кан всякое упоминание воды связано с реками, ручьями, дождём… Малые – говорливые Татьянка, Криуша, Сухая Самарка, величественная Волга со своими притоками-воложками, песенный казацкий Урал-Яик, Москва-река, мертвящая живую влагу, что питает её течение…

«Матушка Теплынь-река, неспешна и светла» видится поэтессе зеркалом традиционной русской жизни, которая «упорно, не спеша, торит земной тернистый путь…». Иные речки кажутся людьми, со своими повадками и житейской историей. Хотя их долгий век несопоставим с мгновенной человеческой жизнью. Они исподволь, как бы невзначай могут рассказать певцу многое о давнем времени, о людях былинного прошлого, о чудесных знамениях и пророчествах.

Вода у Кан всегда течёт, животворит, утоляет жажду и вместе с землёй дарит крестьянину хлеб. Это – пресная влага, которая, даже собираясь в море-водохранилище, кардинально отличается от стихии морской, горьковато-солёной. Собственно моря в стихотворениях поэтессы нет. И если в какой-то строке вдруг появится солёная влага, она окажется тёплой женской слезой, ещё одной приметой стоического русского быта.

В стихотворении «Не похвалялся, едучи на рать…» солдат, вернувшийся с победой в отчий дом, испил чистой колодезной воды.

«Вкусна водица!» – крякнул и как естьвсего себя он окатил водою —живой водой, что водится лишь здесь:колодезной, родимой, ключевою.

Она текла, беспечна и вольна.Он текла-текла, не утекала.Не только по усам текла она,но золото медалей омывала.

Не зря живой в народе прослыла —она бальзамом врачевала раны.И мёда слаще та вода была,что венчана с родной землёй песчаной.

Она роднилась с солнцем и тогдавысокой тучей в небо поднималась…Стремилась в Волгу отчая вода,текла сквозь пальцы, в руки не давалась.

Таинственная родовая стихия, вода связывает землю и небо, касается человека, омывает его, но в руки не даётся, потому что является чем-то изначально живым, в отличие от любого иного предмета, даже луговой травы. По сравнению с измученным цивилизацией человеком, бег речной воды кажется мудрым и наивным одновременно.

Степнячка-гордячка, смуглянка-дикарка,сестра-исповедница плачущих ив,ты не расплескала, Сухая Самарка,сквозь мудрость столетий свой детский наив.

Прощальный венок с безотчётной любовьюдарю тебе, сняв со своей головы —подёрнутый охрой, забрызганный кровьюи тронутый золотом поздней листвы.

Кореянка по отцу – советскому офицеру, поэтесса роднится с землёй через воду, ибо реки связывают народы и территории, языки и обычаи. По её словам, кан – это древнее обозначение реки вообще, широко распространённое в Южной Азии.

Раньше, двигаясь наугад, порою «путеводной звезде вопреки», её лирическая героиня выходила «к пересохшему руслу умершей реки». Теперь же у Кан не найти мёртвых рек и морей, в её очень предметных строках – огромное количество природной воды, с которой связаны движение, утоление жажды, звуки жизни… И здесь – реальное присутствие биографических азиатских корней: с годами они напитываются влагой больших и малых русских рек.

У Дианы Кан речной говор перекликается с песенным словом, и шире – с народной речью. Поэт одухотворяется этой языковой средой, её сокровенной правдой, исповедальной как в мистическом, так и в земном смысле, когда важно рассказать другому обо всём, что мучает твоё сердце. Такое понимание поэзии требует от художника ответственности, перекраивает его судьбу, заставляет трепетно ценить голубя как вестника Божия и снисходительно относиться к житейски рассудительной синице («ты – Слово, возводящее на крест – две тыщи лет сквозь мрак летящий голубь»; «вёрткое словечко-воробей»).

В раннем шутливом стихотворении о русалке есть знаменательная строка, которая ассоциативно свидетельствует о неразрывном единстве русского певца и песни, русского поэта и литературы: «Я в реке живу, а не купаюсь!..». Кстати, это одно из первых появлений «реки» в поэзии Дианы Кан.

Позже она создаст образ совершенно иного существования в литературном мире, и её оценка «вёрткого словечка-воробья» будет бескомпромиссна.

Болтушка, душка, врушка-хохотушка,она немало наломала строф…Причепурясь, стишата шепчет в ушко.И голосок насмешливо-медов.

…Покуда спор ведут о судьбах мираи друг на друга всё глядят в упорклассическая с варварскою лирой,и нескончаем беспощадный спор

с паскудницей, пролазой и пронырой,всё высмеять готовой наперёд,в обнимку с местечковой пошлой лиройк погибели беспечно мир идёт.

В стихотворениях Кан сосредоточено очень сильное строительное начало, что особенно заметно на фоне современной русской поэзии, до предела перенасыщенной погребальными или, 92 напротив, баррикадными мотивами. В таком «психологическом устройстве» её художественной речи чувствуется некая внутренняя обязанность автора перед Вышним. Юность трав и весеннее детство земли поэтесса очень ценит. К человеку же у Кан – другой счёт: у человека должна быть задача. Он не может стать «наивной травой», однако непременно должен быть при траве, при дереве, при реке, при поле… Чуткий, милосердный и властный – для православного христианина в этих определениях содержатся самые общие характеристики Бога. Но и человеку-созидателю подобные свойства в той или иной степени присущи. Если читатель согласится с таким утверждением, для него в стихотворениях Дианы Кан станут понятными не только образы воина, художника, матери, но и олицетворённые образы Руси, Волги, ветра, всего русского космоса – «неоглядного пространства, посильного лишь для славянских глаз».

Совершенно реальные земли и реки у поэтессы соседствуют с былинными образами. И если реальность, попадая в художественное произведение, становится некоей идеей, словно бы парящей над грубой земной поверхностью, то мистический антураж, совсем наоборот, превращается во что-то осязаемое – его можно не только видеть в деталях, но и потрогать рукой. Таковы два стихотворения Кан о реке Смородине и Пучай-реке. В них лирическая героиня предстаёт в виде воительницы, призванной остановить нашествие тьмы и смерти на Русь.