Тайный преемник Сталина - Владимир Добров

Тимошенко (член ЦК, маршал, бывший министр обороны). Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может. (Все стоя горячо аплодируют, поддерживая Тимошенко.)

(Сталин долго стоял, смотрел в зал, потом махнул рукой и сел)».

Говорить об отсутствии единства в партии вождь имел все основания. Сталинское Политбюро не было монолитным. Дежурная фраза о входящих в него «убежденных и стойких большевиках-ленинцах» носила чисто пропагандистский характер. По сути, она была применима лишь к самому вождю. В высшем партийном ареопаге четко просматривалось правое и левое крыло. К числу правых, склоняющихся к социал-демократическим убеждениям, относились Маленков, Берия, Молотов, Микоян, Булганин. Леворадикальными коммунистами были Хрущев, Андреев, Каганович. Первые двое в свое время даже примыкали к троцкистам, но затем перешли в лагерь сталинского большинства. Правые тянули в социал-демократический уклон, недооценивая фактор руководства и уступая стихийным процессам. Левые наоборот переоценивали субъективный фактор, имея склонность к игнорированию объективных реальностей и палочно-административному стилю руководства, в конечном счете, ослабляющему роль партии и подрывающему основы социализма.

Разделение проходило не только по мировоззренческим линиям и стилю руководства За многие годы работы в Политбюро сложились определенные группы, связанные постоянными служебными или приятельскими контактами. Так, Маленков чаще всего встречался с Берией и Хрущевым, Молотов с Кагановичем и Микояном. Эти групповые пристрастия также давали о себе знать, подчас даже сильнее идейных соображений.

Сталин, стремясь к слаженной и дружной работе высшего руководства, вынужден был учитывать все эти различия и нюансы. Еще Ленин говорил том, что настоящий руководитель-коммунист должен уметь работать с людьми разных, подчас даже враждебных ему убеждений, с теми же буржуазными специалистами, хорошо знающими свое дело. Да и сам вождь пролетарской революции позволял занимать высокие партийные посты Троцкому, Зиновьеву, Каменеву, Бухарину, которых не считал настоящими большевиками и марксистами. И даже шел на уступки, лавировал, чтобы получить необходимое большинство в Политбюро.

Сталин хорошо усвоил это правило. Он также делал ставку на выработку коллективных решений, на учет различных мнений и подходов при их принятии, хотя, когда это было необходимо, не колебался брать руль в свои руки. Даже оголтелые обличители «культа личности» вынуждены были признавать это, опровергая по сути свои же слова о сталинском «деспотизме» и «нетерпимости к чужому мнению». Вот, например, выдержка из воспоминаний Хрущева:

«И вот что интересно (что тоже было характерно для Сталина): этот человек при гневной вспышке мог причинить большое зло. Но когда доказываешь свою правоту и когда при этом дашь ему здоровые факты, он, в конце концов, поймет, что отстаивает полезное дело и, в конце концов, поддержит. Бывали такие случаи, когда настойчиво возражаешь ему, и если он убедится в твоей правоте, то отступит от своей точки зрения, примет точку зрения собеседника. Это, конечно, положительное качество».

Еще более показательны воспоминания другого давнего члена сталинского Политбюро А. Микояна:

«Каждый из нас имел полную возможность высказать и защитить свое мнение и предложение. Мы откровенно обсуждали самые сложные и спорные вопросы (в отношении себя я могу говорить об этом с полной ответственностью), встречая со стороны Сталина в большинстве случаев понимание, разумное и терпимое отношение даже тогда, когда наши высказывания были ему явно не по душе. Он был внимателен и к предложениям генералитета. Сталин прислушивался к тому, что ему говорили и советовали, с интересом слушал споры, умело извлекая из них ту самую истину, которая потом помогала ему формулировать окончательные, наиболее целесообразные решения, рождаемые, таким образом, в результате коллективного обсуждения. Более того, нередко бывало, когда убежденный нашими доводами Сталин менял свою первоначальную точку зрения по тому или иному вопросу».

Вот и верь после этого хрущевским или микояновским стенаниям в тех же их воспоминаниях, что вождь не прислушивался к чужому мнению, что он игнорировал дельные советы и предложения своих соратников… Поистине, правая рука не знает, что делает левая.

Пономаренко был вдумчивым и, как говорится, основательным руководителем. Его идеи и предложения, в том числе долгосрочного, стратегического характера опирались на реальную жизнь, ее тенденции и закономерности. Пантелеймон Кондратьевич был единственным членом политического руководства страны, кто отважился в своем выступлении на XIX съезде КПСС в октябре 1952 года высказать свою позицию по вопросам, затронутым в «Экономических проблемах социализма в СССР».

Встреченный «внештатными» аплодисментами, что уже само по себе говорило о его высоком авторитете в партии — согласно привычной процедуре, они были положены лишь официальным докладчикам, в число которых Пономаренко не входил — он обратил внимание на два положения сталинской работы. Во-первых, отметил он, СССР — единственное в мире государство, которое оказывает «трудящимся массам крестьянства систематическую и длительную производственную помощь. И это не временная, не случайная, а сущностная особенность социализма, одной из закономерностей которого является курс на сближение города и деревни, на преодоление различий между ними. Он поддержал также сталинскую мысль о «переходе к расширенной практике «отоваривания» продукции колхозов, то есть расширения продуктообмена». При продуктообмене, подчеркнул он, «многие товары отпускаются по льготным ценам, ввиду чего колхозы и колхозники только в 1952 году получают чистый выигрыш в несколько миллиардов рублей».

Как и Сталин, Пантелеймон Кондратьевич пытался заглянуть вперед. И уже с позиций грядущего перехода к бестоварному производству вносить коррективы в текущую политику. Для него также было очевидно, что истинность теоретических положений проверяется повседневным ростом благосостояния трудящихся и укреплением могущества социализма.

Кстати, при подготовке к съезду ни Маленков, ни Хрущев, выступившие с основными докладами, не собирались касаться обсуждения положений, выдвинутых в «Экономических проблемах социализма в СССР», хотя, казалось бы, они имели прямое отношение к экономическим и социальным проблемам страны, перед которой стояли непростые задачи перехода к качественно новому этапу социалистического строительства. И только под давлением вождя в основной доклад были включены ссылки на эту сталинскую работу да и то в чисто апологетическом ключе. Было очевидно, что старая партийная гвардия попросту неспособна понять необходимость изменений в стратегии развития страны, не говоря уже о попытках их теоретического осмысливания.

Выдвижение на первые роли представителей нового поколения во главе с Пономаренко — а в состав расширенного Президиума ЦК на съезде впервые были включены видные ученые-обществоведы — как раз и призвано было восполнить этот пробел, подтолкнуть партийных и государственных руководителей, приходящих на смену давним сталинским соратникам, к действиям на перспективу, к проведению политики, учитывающей долгосрочные цели и задачи социалистического строительства.

Но переход власти от старшего поколения к новому, более образованному, современному и, главное, умеющему смотреть вперед, должен был, по замыслу вождя, быть постепенным и плавным. Нельзя было допустить, чтобы к рулю пришли люди, плюющие на революционные традиции, опыт борьбы и побед старшего поколения, напротив, они должны опираться на него, сохраняя преемственность партийного курса. Нужен был сплав опыта и новаторских подходов, традиций и смелого движения вперед. В этом и состояла вся сложность ситуации. Затрудняло достижение оптимального варианта и отсутствие единства в руководстве партией и страной, о чем Сталин открыто говорил на Пленуме ЦК в октябре 1952 года.

Сам Пантелеймон Кондратьевич вспоминал, как его в составе группы других партийных руководителей, среди которых были М.А. Суслов и Аристов, пригласили к себе на кунцевскую дачу на встречу Нового года Сталин. Разговор шел на текущие политические темы, но праздник есть праздник, и Сталин решил произнести тост, который мало кто ожидал: «я хочу пожелать вам, представителям более молодого поколения, настоящей мужской дружбы. Той самой дружбы, в основе которой лежит наше общее дело. В нашем Политбюро такой дружбы нет. Каждый думает о себе, а другого готов оговорить, а то и утопить, если представится такая возможность».