Тайный преемник Сталина - Владимир Добров

Хрущев же, раздосадованный неудачей с Сергиенко, решил прибрать к своим рукам партизанское движение другим методом. Сего одобрения Федоров, ставший одним из руководителей партизанского движения на Украине, подготовил и растиражировал в ряде районов листовку с претензиями на единоличное лидерство: «Я, батька всей Украины, Алексей Федоров, провозглашаю себя главнокомандующим всеми партизанскими силами и требую, чтобы мне подчинялись и мои приказы беспрекословно выполняли все партизанские соединения…». Попади такая листовка в руки Сталину, не сносить бы ее инициатору и вдохновителю головы. Но Пантелеймон Кондратьевич не стал подставлять руководителя украинских коммунистов, исходя из недопустимости личных разборок в суровое военное время.

Никита Сергеевич, инстинктом почувствовавший в молодом белорусском руководителя опасного конкурента, напротив, пытался всячески скомпрометировать его.

Позиции преемника укрепляются

Вскоре после освобождения Западной Украины и Западной Белоруссии встал вопрос об административной границе между этими областями страны. Хотя, казалось бы, этнографическая граница была довольно ясной и при формировании новых областей ее надо было учитывать прежде всего. Тем не менее Хрущев, возглавлявший партийную организацию Украины, подготовил предложения, которые полностью игнорировали эту границу. К Украине отходили исконно белорусские территории, включая города Брест, Пинск, Лунинец и Кобрин и даже большая часть Беловежской пущи. Пономаренко, заручившись поддержкой Бюро КПБ, подготовил другой проект, тщательно проработанный специалистами разных отраслей. Он предусматривал учет этнографического фактора.

Узнав об этом, Хрущев буквально рассвирепел и, когда встретил Пантелеймона Кондратьевича в приемной Сталина, набросился на него с резкими обвинениями в «белорусском подкопе» и даже угрозами. Как член Политбюро, входивший в узкий круг сталинских соратников, он занимал в партийной иерархии более высокое положение и посматривал на тех, кто не имел таких властных регалий, сверху вниз. Но Пономаренко быстро поставил его на место: «Товарищ Хрущев, я не позволю вам разговаривать со мной в таком грубом тоне. Мы не на коммунальной кухне, и не стоит здесь устраивать визгливую перебранку. Мы же не о личных вопросах печемся. Вы защищаете интересы Украины, а я Белоруссии. Конечно, никакой трагедии не будет, если верх возьмет ваша точка зрения. Живем мы в одной советской стране и при любом варианте останемся в ней. Но давайте решать вопросы не криком, а фактами и аргументами. У кого их больше, тот и возьмет верх».

Аргументов оказалось куда больше у Пономаренко. Сталин, уже изучивший позиции сторон и задав спорщикам ряд вопросов, подвел окончательный итог: «Граница, которую предлагает товарищ Хрущев, совершенно неприемлема. Она ничем не может быть обоснована. Ее не поймет общественное мнение. Невозможно сколько-нибудь серьезно говорить о том, что Брест и Беловежская пуща являются украинскими районами. Если принять такую границу, западные области Белоруссии по существу исчезают. Украинские товарищи, видимо, разрабатывая свои предложения, хотели бы получить лес. Его в республике действительно мало. Вот это как раз можно было учесть. Мы утверждаем границу, совпадающую в основном с предложениями товарища Пономаренко. Но учитывающую желание украинцев получить лес».

После этого разговора Сталин пригласил «гетманов», как он назвал Хрущева и Пономаренко, пообедать. Обычно оживленный и говорливый Хрущев, насупившись, молчал. Чувствовалось, что он был расстроен своей неудачей.

Стой поры он затаил по отношению к белорусскому руководителю сильную неприязнь. Она усилилась, когда Никита Сергеевич, воспользовавшись одной из статей, опубликованных в печати, пытался скомпрометировать молодого белорусского секретаря перед Сталиным. Речь шла о сооружении озера под Минском, которое предполагалось использовать как место отдыха для горожан, и которое сооружалось методом «народной стройки». В статье белорусским руководителям приписывались попытки насильственного привлечения людей в их свободное время к этому строительству, что было явной напраслиной. Никита Сергеевич вспомнил какого-то киевского профессора, которого якобы также обязали принять участие в стройке. Но когда Пономаренко попросил назвать его фамилию и институт, где он преподавал, обратил все в шутку, оказавшись в неудобном положении перед Сталиным. А тот, разобравшись во всем, даже похвалил белорусское руководство за поддержку народных инициатив.

Позже, когда Пантелеймон Кондратьевич был переведен в Москву, где его избрали секретарем ЦК, Сталин сказал ему после очередной хрущевской попытки выставить вновь избранного секретаря в невыгодном свете: «Не обижайтесь на Хрущева, товарищ Пономаренко. Активный, энергичный, инициативный работник. Но чувствует свой низкий потолок и завидует тем, у кого он выше. Вам еще не раз придется с этим столкнуться. Привыкайте работать с людьми, даже если они из совсем другой породы. Что делать, таких, как вы, у нас не очень-то много».

Пономаренко называли «антиподом Хрущева», и в таком сравнении было немало резона. В отличие от невежественного, малограмотного «Микиты» он принадлежал к интеллектуальному крылу руководства партии. «Крыло» было довольно узким. В него входил А. Жданов, второй человек в государстве в первые послевоенные годы, а также М. Суслов, Д. Шепилов и, в определенной мере, П. Поспелов. Последнего, правда, Сталин недолюбливал, считал человеком ограниченным и не очень разбирающимся в марксистской теории. В чем, кстати, не ошибся — Поспелов впоследствии сыграл активную роль в подготовке антисталинского выступления Хрущева на XX съезде партии, выступления, полностью разрывавшего с марксистско-ленинским подходом.

Пономаренко был высокообразованным и эрудированным человеком, много знал, много читал, собрал у себя одну из лучших библиотек в стране. На книги тратил все свои «конвертные» деньги, их помимо зарплаты получали члены высшего руководства, чтобы, не отвлекаясь от главной работы, чувствовать себя свободней в устройстве бытовой мелочевки и личных дел.

Как уже говорилось, в годы Великой Отечественной войны хрущевская неприязнь к белорусскому руководителю переросла в настоящую ненависть. Этому способствовало два эпизода, которые злопамятный Хрущев никак не мог забыть.

Однажды он направился к Пономаренко решить какой-то вопрос в Центральный штаб партизанского движения. Хрущев не предупредил о своем появлении. А в тот момент, когда он приехал в штаб, началось совещание командиров партизанских отрядов, прилетевших из оккупированных областей на Большую землю получить конкретные инструкции. Пономаренко через помощника попросил Никиту Сергеевича подождать. Он не мог прервать совещание, чтобы переговорить с Хрущевым — время было расписано буквально по минутам, у партизанских командиров была еще масса дел, которые надо было успеть закончить до обратного вылета самолетов за линию фронта. Короче, Пономаренко смог принять Хрущева только через два часа. Но тот, взбешенный длительным ожиданием, уже уехал. Его, члена Политбюро и соратника Сталина, не принял какой-то выскочка, кто в ЦК-то без году неделя. Сам вождь не заставлял его столько ждать….

Другой случай был гораздо серьезней. В годы войны Хрущев как член Военных советов разных фронтов плохо показал себя на Украине. Он нес прямую ответственность за катастрофические неудачи Красной Армии под Киевом и Харьковом, где немцы окружили и пленили несколько сотен тысяч советских солдат. Никита Сергеевич плохо разбирался в военном деле, да и в боевых условиях плохо контролировал себя, проявлял трусость. Один раз под Сталинградом, когда немецкий самолет начал охоту за «виллисом», в котором ехал Хрущев, на Никиту Сергеевича напал приступ «медвежьей болезни» прямо в машине.

В 1943 году на Политбюро Сталин поставил вопрос об освобождении Хрущева с поста Первого секретаря Компартии Украины и выводе из состава Политбюро. Вместо него предлагался хорошо показавший себя на посту начальника Центрального штаба партизанского движения Пономаренко. Маленков, Берия и Булганин, однако, вступились за своего старого приятеля, и вождь вынужден был уступить. Такого, естественно, Никита Сергеевич забыть не мог.

Не очень-то гладко складывались отношения у Пантелеймона Кондратьевича и с другими членами Политбюро. В августе 1944 года после освобождения Минска в Секретариате ЦК был подготовлен проект образовании Полоцкой области и передачи ее в состав РСФСР. Его инициатором был Маленков, согласовавший этот вопрос с другими членами партийного руководства и с самим Сталиным. Зная об этом, Пантелеймон Кондратьевич, тем не менее, выступил против, мотивируя это тем, что Полоцк всегда был исконно белорусским городом. Такое решение, подчеркнул на заседании Политбюро Пономаренко, с обидой было бы воспринято белорусским народом. От республики, больше всех пострадавшей в войне, и так отрезали ряд районов, отошедших к Литве и Польше, а тут еще и потеря города, с которым связаны многие страницы ее истории, города, где родился известный белорусский просветитель Скорина. Он, кстати, был первым доктором медицины не только в Белоруссии, но и России. Выслушав все эти аргументы, Сталин долго молчал, раздумывая, а потом сказал, что «Полоцкую область надо образовать, но в составе Белоруссии. Народ хороший, и обижать его действительно не следует». Маленков в отличие от Хрущева не был злопамятным. Но ему тоже не нравилось менять, казалось бы, уже принятые решения, тем более, когда он был их инициатором.