Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

Последним бежит Сашка, прихватив на всякий случай кувалду. И бежит эта замечательная троица семь километров до ближайшей буровой без передышки и явно наперегонки. Ведь каждый из них понимает, что ближайший к мише — третий и поэтому — кровь из носа — нужно быть в забеге, по крайней мере, вторым. Так, не оборачиваясь, и прибежали они на буровую. И первой была бедная сердечница, которая с шальными глазами заскочила в балок к буровикам, закрыла дверь изнутри и забилась там, повизгивая, на вторую полку. Причем все это без единого слова… Двое суток она потом отсыпалась, не спускаясь даже пописать, не говоря уже о чае или горячей пище. Спасибо буровикам: люди понятливые они, студентку не тревожили и даже не матерились; молчали, в общем…

— Но, может, медведь бы их и не тронул? Может, его только шашлык интересовал? — усомнился Юрьев.

— Не тронул, говорите? Ну-ну. — Слава отложил в сторону тарелку. — На Шпице, то есть на Шпицбергене, еще случай был, когда миша разогнал норвежских туристов, которые туда, как мы на Валаам, катаются. Приехали они, значит, все белозубые и румяные от их капиталистической радости и буржуазного здоровья. Мороз, солнце светит. Кое-кто даже палатки на лед у пристани поставил: одним словом, балдеют. А тут миша к ним по льду бежит, весело так бежит, вприпрыжку. Ну, публика дура, конечно, но все ж с улыбочками сгрудилась в кучу и подалась на пирс. Только палатки желтые да оранжевые на льду остались… да в одной из палаток-турист. Говорят, он наушники надел — музыку слушал или спал… Подбежал миша к этой палатке, когтем, как бритвой, распорол ее и цап, словно новогодний подарочек, мешок с тепленьким туристом. На пирсе миню уже на мушке держат, но стрелять опасаются: как бы не задеть туриста. В общем, миня сиганул с мешком со льдины, проплыл метров двести, выбрался на другую льдину и, все так же аккуратно разрезав пуховой мешок когтем, изъял его содержимое и — не к столу будет сказано — скушал. Говорят, одни фирменные штиблеты от туриста остались, так сказать, для медицинской экспертизы, и, кроме того, надо же хоть что-то и в гроб положить. Так-то…

— Да, и такие «ребята-зверята» в Красной книге! — сказал, вздохнув, Николай Алексеевич. — И что ж, никакой защиты от них нет?

— Только пуля. Да и то не одна. Что мы только не делали, чтобы отогнать их от лагеря, — продолжал Слава. — Мучил наг тут один даже в «сортир» за сопку с карабином ходил Уж мы и толовую шашку под носом у не взрывали, и стреляли в него сразу из восьми стволов. (Было нас тут месяц назад десять человек.) На взрыв он даже головы не повернул, хотя у нас уши заложило, а получив пули и дробь, не умер, а только испугался. Дунул от нас, как птица-тройка по степи, и только где-то через сто метров первые капли крови н снег ронять стал. Надо было его тогда ж прикончить, да не достали, ушел. Хорошо, если издох где-то от потери крови, потому как если он еще живой, то нет страшнее и опаснее зверя.

— Значит, их не победить? — спросил не н шутку встревоженный Славиными рассказам! Юрьев.

— Почему не победить?! Есть и у нас отважные люди. Вот хотя бы адмирал. Он как-то со свитой на один из своих объектов приехал. Стоят офицеры на берегу, кто-то обстановку докладывает. Вдруг видят: бежит к ним по пляжу мишенька. Сперва хохотнули офицеры, мол, куда прешь, потапыч, у нас тут совещание, а потом, не в силах проникнуть в тайные намерения потапыча, дали деру. У них ведь только кортики да «Макаровы». Это против нашего-то мишки «Макаров»! Все побежали в одну сторону (спасайся, кто может!), а адмирал в другую — прямо на медведя. Поднял камень да как гаркнет! Медведь с разгону так и сел на задницу! Проехался миша таким образом и остановился метрах в десяти от адмирала. А тот знай медведя по матери кроет вы голос-то его слышали? — да еще и наступает на него с каменюкой в руке… Ну и струхнул миша, учрался от греха подальше во льды.

— А сейчас здесь медведей-то много? — как-то равнодушно вступил в разговор Леонид Михайлович.

— Хватает, но ведь у вас-то пушки с оптикой, если что раз под лопатку и готово…

Ложились спать уже под утро. Слава и Хмурое Утро сами поставили охотникам КАПШ, в котором на раскладушках разместились Юрьев и Марсель. Коля и Леонид Михайлович на всякий случай заночевали в балке с геологами.

Затапливать печку в КАЛШе было лень. Кроме того, Юрьев столько выпил, что тепла должно было хватить ему до утра.

Пока они спали, погода испортилась. Солнце заволокло тяжелыми тучами, и пошел снег, потом подул сильный ветер, и получилась метель. Юрьеву в пуховом мешке было тесно и жарко, и во сне он постоянно с кем-то пихался. Было ощущение, что какой-то наглец хочет столкнуть его с раскладушки…

Разбудил Юрьева могучий бородач Слава. Он был крайне возбужден.

— Ну, как спалось на новом месте? Да ничего, спасибо. Только жарко было. А с кем рядом спали, знаете? Как с кем?!

— А вот идите посмотрите…

Кое-где тундру занесло снегом, который скопился в основном в углублениях и небольших ложбинах. С одной стороны КАПШа намело сугроб, который был словно выеден изнутри. От него тянулись к сопкам звериные следы.

— Что это за яма?!

— Вместе с вами, милейший, миша ночевал. Похоже, мы его своими вчерашними побасенками сюда призвали, как тень отца Гамлета. Ну, идите завтракать, а то уже давно пора на отстрел парнокопытных.

Юрьев не пошел вместе со всеми за озеро, где паслись олени. Он вообще не предполагал в кого-нибудь стрелять или даже, хуже того — убивать. Да, он приехал на охоту. Но разве охота это не в первую очередь отдых с обильной выпивкой у костра под разные охотничьи байки, а уже во вторую — стрельба и убийство?

Юрьев со своим карабином, который он взял скорее, для самозащиты, отправился вместе с Хмурым Утром в сопки за кварцевыми друзами, которыми бич промышлял здесь в свободное время. Хмурое Утро водил его по своим излюбленным местам, помогал отыскивать друзы и кварцевые щетки в трещинах на местах выхода на поверхность кварцевых жил. Юрьев даже сам нашел несколько крупных кристаллов оптического кварца.

Около восьми вечера, когда жиденькое полярное солнце, растопив остатки ночного снегопада, и не думало садиться, а до контрольного времени оставалось еще два часа, бич собрался идти в лагерь — готовить ужин топить баню. Юрьев сказал Хмурому Утру, что хочет на часок сходить в сторону высокой красной сопки — полюбоваться тундрой с высоты. Потом он вернется и поможет топить баню.

— Пойдемте лучше в лагерь. Скоро уже охотники начнут собираться.

— Да я через тридцать минут приду. Только поднимусь наверх — и в лагерь.

— Ну, как хотите. Только дальше не ходи те, за сопку…

— Что, опасно?

— Да нет. Просто не ходите, не советую.

За время своей прогулки Юрьев несколько раз видел оленей, даже целые стада, подпускавшие его метров на пятьдесят. Так что своей «охотой» он был вполне удовлетворен.

Когда Юрьев поднялся на вершину красной сопки, внизу, под его ногами, неожиданно открылся, подобный лунному, волшебный ландшафт тундры, от которого сквозило вечностью. В черные, сложенные углистыми сланцами лощины сползали белые языки снежников, дававших тундре десятки ручьев. На зеленых склонах сопок паслись многочисленные стада оленей. Где-то у самого плеча Юрьева беззвучно плыли облака, которые от собственной тяжести спускались потом к руслу извилистой медленной реки, чтобы сопровождать ее до самого океана. Прозрачный воздух не искривлял пространство, поэтому на сто километров вокруг земля лежала как на ладони. Теперь он знал, что такое космос…

Вдруг километрах в трех от себя Юрьев увидел странное для этих мест скопление серых и коричневых валунов, словно поросших белым кустарником. Уже нужно было идти в лагерь, но в умиротворенном Юрьеве сейчас во весь голос заговорил любознательный натуралист.

С радостным, переполненным звенящей высотой и свободой сердцем, он почти побежал к этим валунам, не помня себя и зная лишь, что живет он на этой земле уже целую вечность.

Когда, обогнув последнюю сопку, Юрьев вышел к ложбине с валунами, его глазам предстало странное, если не сказать страшное, зрелище. Серые и коричневые валуны оказались трупами оленей. Тундра была усеяна мертвыми телами. А то, что издалека показалось ему кустарником, было оленьими рогами.

Юрьев осторожно подошел к оленям. У всех он обнаружил огнестрельные ранения в области головы и спины. У него создалось впечатление, что стреляли откуда-то сверху, причем били очередями… Может быть, с вертолета? Удивительно, но олени были не тронуты, кроме разве двух, у которых были распороты животы. Рот у одного из самых крупных самцов, вероятно вожака, был неестественно широко раскрыт, словно у орущего человека.

Юрьев подошел к вожаку; кому и о чем кричал он перед смертью? Но во рту у самца чего-то не хватало, чего-то существенного. Не хватало языка.