Хент - Акоп Мелик-Акопян (Раффи)

– Но меня мучит одна мысль, – продолжал бек медленно. – Мне очень неприятно, что это дело случилось во время пребывания здесь этого человека.

– Ты о мюдире говоришь?

– Да, о нем.

– Не велика беда, – сказал Крпо улыбаясь. – Мы проводим мюдира-эфенди с подарками и почестями, чтобы он остался доволен нами. А вслед за ним пошлем двух всадников, которые, не доезжая до Эрзерума, отрежут ему голову и вернутся с нашими подарками. Тогда, конечно, мюдир-эфенди не сможет пойти к вали и рассказать ему то, что здесь видел… Хорошо ли я придумал?

Бек не сразу ответил; он задумался.

– Убийство совершится, конечно, за нашей границей, близ Эрзерума, – прибавил Крпо, – и никто не осмелится подозревать в этом деле нас.

– Не нужно, – ответил бек после минутного раздумья. – Если донесут вали о том, что у нас случилась, я сумею успокоить его другим средством.

В эту минуту Крпо, как бы вспомнив о чем-то, засунул руку за широкую пазуху и вытащил платок, в который была тщательно завернута серебряная шкатулка, украшенная красивыми каменьями; он передал шкатулку беку, сказав:

– Этого я не мог оставить у Ало – вещь маленькая, могла затеряться.

Бек открыл шкатулку, в которой в симметричном порядке были разложены разные женские украшения; кольца, браслеты, ожерелья и прочие золотые вещи с драгоценными каменьями.

– Это принадлежало одному еврею. Он говорил, что вещи были заказаны в Константинополе персидским принцем, который женится этой зимой, – сказал Крпо насмешливо. – Бедняжка невеста! Она лишилась своих украшений. Еврей кричал, пищал, умоляя возвратить ему коробку, но я успокоил его, и он замолк навсегда.

Успокаивать на языке Крпо значило убивать.

– Теперь можешь идти, Крпо, – приказал бек, – поухаживай хорошенько за гостями. Утром подумаем, как нам быть.

Читатель, вероятно, догадался, что Крпо был предводителем разбойничьей шайки, которая и ограбила ночью купцов из каравана. Шайка эта подчинялась Фаттах-беку, за помощью к которому обратились ограбленные купцы.

По уходе Крпо бек долго рассматривал вещи, лежавшие перед ним. Он и сам не понимал, почему эти блестящие камни так заняли его.

«Я пошлю эти драгоценности эрзерумскому вали, лучшего подарка я найти не смогу», – думал он.

Вдруг мысли его изменились, точно в этот момент предстал перед ним образ существа, которое для него было дороже всех на свете. «Нет, нет! Это прекрасное ожерелье должно украсить ее белую шею; эти сверкающие браслеты достойны только ее ручек, а для этих колец созданы ее пальчики», – шептал он с глубоким чувством.

Волшебная сила любви смягчила дикаря; он словно стал благороднее, человечнее.

«Эти украшения нужно оставить для нее, только для нее!» – Увлекшись, он не заметил, что последние слова произнес вслух, и не увидел, как поднялся занавес женской половины шатра, и кто-то, приблизившись к нему, стал как статуя, вслушиваясь в его восторженные слова… Это была его жена – Хуршид, славившаяся своей красотой в целом племени.

Смертельно побледнев от услышанного, она стала позади мужа, словно злой демон, готовый вырвать его душу, как вдруг бек оглянулся и, увидя ее, вздрогнул.

Несколько минут супруги глядели друг на друга молча, как два соперника, решающие, куда нанести Удар.

Перед беком стояла шкатулка с украшениями. Жена бросила мимолетный взгляд на шкатулку и села на подушку. Эти вещи, способные свести с ума всякую женщину, в особенности курдианку, которая может, как ребенок, радоваться всяким побрякушкам, в глазах Хуршид были простыми стекляшками, которые, однако, подобно острому ланцету, врезывались в ее сердце.

Бек, заметив ее волнение, сказал:

– Что ты глядишь так сердито? Я уделю тебе часть вещей.

– Мне нужен только саван, ни в чем больше я не нуждаюсь, – ответила жена дрожащим голосом.

Тусклый свет фонаря падал прямо на ее бледное лицо.

– Что случилось, Хуршид? – спросил бек ласковым голосом. – Не приснилось ли тебе что-либо страшное?

– Не сны мне снятся, я вижу наяву, что совершается у меня на глазах…

Бек не сомневался, что не его преступные деяния – разбой и жестокие кровопролития – могли возмутить его супругу. Он знал, что Хуршид, как и всякая курдианка, не дала бы ему покоя, если бы он перестал разбойничать. Следовательно, было что-то другое, возбудившее гнев жены.

Хуршид была единственной женой бека, хотя, по магометанскому закону, ему не запрещалось иметь их несколько. Но, кроме принятого у курдов обычая единоженства, существовала и другая причина, по которой бек не мог иметь второй жены.

Хуршид была дочерью шейха, человека весьма сильного. Его духовная власть распространялась на все племена курдов; одно его олово могло лишить влиятельнейшего вождя занимаемой должности. Бек обязан был своим положением шейху, как единственный зять его. Взять другую жену, имея женой дочь шейха, было бы оскорблением для благородного рода Хуршид. Вот что занимало мысли бека, когда он увидел печальный и гневный облик жены.

Рассуждая практически, он считал невозможным изменить свои отношения к жене, так как она была дочерью шейха. Но когда глаза его опять остановились на блестящих женских украшениях, то в воображении снова явился тот нежный девичий образ, которому минутой раньше он предназначал эти вещи.

Он понял причину гнева жены, и всем его существом овладела ярость влюбленного зверя.

– Хуршид, – сказал он звучным голосом, – чего ты хочешь от меня?

– Я уйду от тебя, – ответила она спокойным тоном. – С этого дня я тебе больше не жена. Завтра я должна ехать к отцу.

– Что за причина?

– Я не допущу, чтобы какая-нибудь поганка делила права жены с дочерью шейха!

– Она будет служанкой.

– У меня их и так много.

– Я люблю ее.

– Люби, сколько хочешь, но дорого обойдется тебе эта любовь…

– Что же ты сделаешь?

– Это мое дело…

– Ты угрожаешь мне, негодная?.. Я сейчас же растопчу тебя и уничтожу, как черепок.

– Ни шагу дальше! Видишь?.. – закричала она, направив на него пистолет и встав в угрожающей позе.

Бек испугался. Он не ожидал такой решительности. Рассудок взял верх над гневом и удержал его от злого намерения, хотя он уже схватился за рукоятку кинжала, висевшего у пояса.

С женской половины послышался плач проснувшегося ребенка. Это был голос мира, который укротил гнев супругов. Материнское чувство победило чувство женской ревности, и Хуршид поспешила к плакавшему ребенку, сказав:

– Я отомщу тебе…

XI

Жена старшины Хачо, родив последнего ребенка – Степаника, умерла. Хачо не женился во второй раз, несмотря на то, что крестьяне его лет очень редко остаются вдовцами. После смерти жены Хачо хозяйкой дома сделалась старшая невестка Сара, известная в семье как умная и деловитая женщина. Нередко сам старик обращался к ней за советами, а другие члены семьи почти всегда подчинялись ее авторитету.

Однажды утром, когда все в доме были заняты своим делом, одна из работниц, ходившая за водой, «вернулась с кувшином на плече и, подойдя к Саре, шепнула ей на ухо: «Какая-то молодая курдианка зовет тебя».

– Позови ее сюда. Разве не видишь, что я занята?

– Звала – не идет; говорит, что имеет к тебе очень важное дело.

Сара вышла. У калитки стояла девушка высокого роста, сухощавая, со смуглым, приятным лицом.

– Уйдем подальше, к тем деревьям, там никто нас не увидит, – сказала она, указав рукой вдаль.

При взгляде на горевшие глаза незнакомки в сердце Сары закралось невольное сомнение. Зачем звала ее эта дикарка вдаль, где никого не было? Какое дело могла она иметь к ней?

– Заходи к нам, – сказала Сара, взяв ее за руку. – Пойдем ко мне, если хочешь, чтобы нас никто не услышал; у нас найдется укромный уголок.

Незнакомка молча согласилась, и они пошли в другой конец двора, обсаженный тутовыми деревьями.

– Присядем здесь в тени, – сказала Сара. Они уселись рядом па густой траве.

– Теперь расскажи мне, милая моя, – продолжала Сара дружеским тоном, взяв ее за руку, – что ты хотела мне сказать?

– Джаво послана к тебе госпожой Хуршид; ты ведь знаешь ее. Джаво10 каждый день благодарит бога за то, что он послал ей такую хозяйку, которая не бьет Джаво, любит ее и все старое, поношенное отдает ей; но кто скажет, что это старое? Видишь на мне это платье? Разве оно похоже на поношенное? Хозяйка меняет платье каждый день и раз надетое в другой раз не надевает.

И в самом деле, курдианка была одета довольно чисто, даже богато. Но из всего ее бессвязного рассказа Сара ничего не могла понять, кроме того, что ее зовут Джаво и что она прислуга Хуршид – жены знакомого их дому Фаттах-бека. Хуршид Сара знала давно, и ее очень интересовал вопрос: зачем послала та к ней эту глупенькую девушку? Однако, несмотря на свое крайнее любопытство, Сара, будучи знакома с характером диких курдианок, ждала, чтобы та по-своему передала ей то, что хотела сказать.