Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев

С трех языков. Гляжу раз, идет мимо окон. Грязный весь и руки трясутся. Да так и пропал. Да..

«Вот тебе и curriculum vitae – краткое жизнеописание. Трагедия, между прочим. У меня, например, и этого бы не набралось…»

– Сергей Николаевич! Вас к шефу! – появилась в дверях кафедральная секретарша с экзотической польской фамилией Пиневская.

– Иду, пани, – и я двинулся на ковер. Профессор Дмитрий Андреевич Утробин относился к плеяде ученых, завершавших научную деятельность периода развитого социализма. Моложавый, слегка за пятьдесят, безумно талантливый, энергичный, самолюбивый и обидчивый. Как и все люди, добившиеся всего в жизни только силой природного интеллекта и постоянным околопредельным напряжением сил, он являл собой образчик божка на троне и свято блюл культ собственной личности. Я не думаю, что все можно свести к неврастении помноженной на манию величия или пресловутый комплекс отличника. И все-таки постоянно удивлялся глубине и неординарности его идей и ничуть не меньше – мелочности и подозрительности этой натуры. «А сам-то кто?» Не исключено, что это – заурядная болезнь возраста. Разновидность склероза. Обычное желание подольше сохранить обретенную значимость и тем самым отодвинуть старость. Пусть даже внешне. Или присущая одаренным людям потребность считать себя лучше всех остальных. Я не думаю, что это вообще возможно – избегнуть тактики кукушонка. Все понятно. Пока не касается тебя самого.

Профессор вышел из-за стола, сделал несколько шагов навстречу и жестко пожал потянутую руку. Его паучья хватка всегда действовала на меня деморализующе. Даже сильней, чем прием у дантиста. Пришлось стиснуть зубы и смачно выругаться про себя, чтобы отделаться от гаденького чувства собственного бессилия. Он улыбнулся, не разжимая губ, и снова уселся в свое роскошное кресло.

– Присаживайтесь, Сергей Николаевич.

«Спасибо, я так постою», – чуть было не сорвалось с языка. Но я уже взял себя в руки и стал думать о покупках, которые должен был сделать на сегодняшний вечер. Нужно взять пару кило колбасы. Какой-нибудь разной. Немного сырокопченой салями, сервелатику, степной и еще вареной на салат. Потом трех – четырех куриц. Или окорочков, чтоб попроще. Это на горячее. Картошка есть… Водки. Да. Всякие разносолы я прихватил загодя у родителей. Ну и вот.

– Поздравляю Вас со вчерашней защитой. Очень неплохо, – дошел до меня наконец голос шефа, – И мне бы хотелось теперь побеседовать насчет Вашей будущей деятельности…

– Пока еще ничего не изменилось, – я поспешил воспользоваться паузой, – куча формальностей. И вообще.

– Дело не в формальностях, – перемена выражения лица только подчеркивала, что не стоит больше делать попыток вклиниться в стройное течение его мысли, – дело в общем положении дел. Это не тавтология. У меня, видите ли, сложилось мнение, что, несмотря на несколько эффектных результатов, у этого направления нет реальной экспериментальной базы, а, значит, и перспективы последующего развития. Я понятно выражаюсь?… Так вот, извините, что так сразу и так резко. Но пока Вы дорабатывали диссертацию, у меня не было морального права высказывать свои негативные суждения, тем более что я сам инициировал эту работу. Теперь же какой, никакой, но логический конец у темы есть. И рабочая гипотеза была интересной. Да… Поэтому, мне думается, настало время реально оценить создавшееся положение. Я отнюдь не хочу сказать, что работа проделана зря. Совсем нет! Но наша кафедра заниматься ей больше не будет. В связи с этим, может быть, Вам стоит подумать о продолжении исследований на другой кафедре. Если Вы считаете, что все, что Вы делаете, закономерным, возможно, такой вариант – наилучший. Либо нам следует обсудить новые условия совместной работы, – к концу его речи мою спину покрыла липкая противная влага, руки вспотели, рот чуть было не открылся. Но голова продолжала работать: «Вот поздравил, так поздравил! Высший пилотаж. Лучшего момента, чтобы мордой в дерьмо по самые пятки… Да. Попробуем без эмоций. Затруднительно. Хочет выгнать, но пока не может. Почему не может. Или все-таки не хочет. Или сам выгонять не хочет. Но главное. В чем же главное? Ах да. За что? Неужели сейчас во мне можно реально видеть конкурента. Или это дальнозоркость такая. Нет, прозорливость. Плевать! Ни одного слова о конкретных данных. Поведение мое не нравится. Сапог не слишком усердно лижу?… Ерунда! Умному человеку должно быть на это наплевать… Или нет? Новые условия?.. Что за новые условия? Или меня опять жестко ставят в положение мальчика. Пусть и не для битья ».

Тем временем, видя, что я не реагирую на его молчание, Дмитрий Андреевич продолжил уже совсем дружественным тоном.

– Я вижу, что все это для Вас слишком неожиданно. Понимаю, нужно подумать… Взвесить. Я полагаю, время у Вас будет. Вы ведь в отпуск собрались? Вот и обмозгуйте внимательно на досуге. Договорились? Надеюсь, моя ложечка дегтя не испортит вашу бочку меда. И тем более не отобьет тягу к научной работе – это сейчас такая редкость!

Не хватало только театрального жеста. И он состоялся, закончившись касанием кончиками пальцев подбородка. Не дать, не взять – роденовский Мыслитель.

– Спасибо за четкое изложение Вашей позиции, – вяло сказал я, – у меня нет сейчас конкретных аргументов по поводу работы. И, тем более теперь, четких планов на дальнейшее. Но Ваше мнение для меня чрезвычайно важно. И поэтому для меня действительно важно как следует обдумать услышанное.

«Начал повторятся, хорошо хоть не заикаюсь – отчитал сам себя. – Чего я так психую? Подамся вот к старику Пал Иванычу. Ему вся политика давно по фене…И наука тоже».

И вслух:

– Спасибо. Я пойду, если позволите.

– Дела бумажные. Понимаю, – добродушно сказал шеф, – а банкет вчера удался. Без размаха, но очень тепло.

– Где ж его взять-то, размах этот?

– Я и говорю, зато очень тепло… Желаю приятно отдохнуть, – и полез копаться в своих конспектах. Я вышел, неслышно притворив за собой дверь. Потом постоял некоторое время, пока не смог выдавить на лице благостную улыбку. Слава Богу, в это время меня никто не заметил.

Бывает, что и дела оказываются лекарством от разболтавшихся нервов. А такого добра в этой жизни у меня никогда не переводится. Поэтому, захватив сумки, я двинул к дому. Магазины, покупки, авоськи, толчея замотали меня как прошлогодний лист в весеннем половодье, чтобы выбросить, наконец, в тихую заводь собственной комнаты. Старые стены, старая мебель. И времена. Это еще от бабушки. Она всегда ценила старинные вещи: «Хам любит модерн, интеллигент – антик», – так она выражалась. «Можно потерпеть и антик, если новую мебель купить не на что», – пыхтел я про себя, но обстановку сохранил. И даже берег. Вплоть до бамбуковой ширмы с выцветшими полотнами