Kudos - Рейчел Каск

В этот раз издатель не рассмеялся, а посмотрел на нее сквозь очки равнодушно, не моргая.

– Я так давно езжу по миру, что начинаю проходить все стадии старения, – сказала она мне. – У меня уже лицо болит оттого, что приходится всё время улыбаться. Я ем всю эту странную еду, и сейчас это платье – единственное, во что я влезаю. Я ношу его так часто, что оно уже будто стало моей квартирой.

Я спросила, где она была до этого, и она ответила, что во Франции, Испании и Великобритании, а еще раньше – на писательском ретрите в Италии. Жить надо было в какой-то глуши, в замке на холме. Для места, которое предполагает размышления в одиночестве, оно оказалось довольно суматошным. Замок принадлежит графине, которой нравится тратить деньги покойного мужа на то, чтобы окружать себя писателями и художниками. По вечерам надо сидеть с ней за столом и поддерживать оживленную беседу. Графиня сама выбирает и приглашает писателей; большинство из них – молодые мужчины. По правде говоря, помимо Линды там была всего одна женщина.

– Мне сорок, и я толстая, – сказала Линда, – а вторая писательница – лесбиянка, так что можете себе представить…

Один из гостей, молодой чернокожий поэт, сбежал на второй день. Графиня была особенно горда тем, что заполучила его, и хвасталась этим всем, кто был готов слушать. Когда он объявил о своем намерении уехать, она вышла из себя, то требуя, то умоляя дать объяснение. Это неподходящее для него место, сказал он. Он чувствует себя здесь некомфортно и не может работать. Он собрал вещи и прошел пешком три мили до деревни, чтобы сесть на автобус, так как графиня отказалась вызвать для него такси. Оставшиеся две недели графиня яростно критиковала его самого и его стихи перед всеми, кто был готов слушать. Линда смотрела из своей комнаты ему вслед, пока он не исчез за поворотом длинной извилистой дороги. Он шел легким, пружинистым шагом и нес на плече маленький холщовый рюкзак. Она очень хотела сделать то же самое, но знала, что не может. Причина была в огромных размерах ее чемодана. А еще она не была уверена, что пройдет три мили в туфлях. Вместо этого она сидела в своей обставленной старинной мебелью комнате с красивым видом на долину, и всякий раз, когда она смотрела на часы, ожидая, что прошел час, выяснялось, что прошло только десять минут.

– Я не могла написать ни слова, – сказала она. – Я даже читать не могла. На столе стоял старинный телефон, и я всё время хотела позвонить кому-то и попросить приехать и спасти меня. Однажды я наконец сняла трубку, но телефон не был подключен – он был всего лишь для красоты.

Издатель коротко и пронзительно рассмеялся.

– Но почему тебя нужно было спасать? – спросил он. – Ты в итальянском замке за городом, у тебя своя комната, и никто тебе не мешает – абсолютная свобода работать. Для большинства людей это мечта!

– Я не знаю, – сказала Линда вяло. – Наверное, это значит, что со мной что-то не так.

В той комнате в замке было множество картин, изысканных книг в кожаных переплетах, дорогих ковров, продолжила она, и роскошное постельное белье. Каждая деталь подбиралась с превосходным вкусом, и всё в комнате было безупречно чистым, отполированным и приятно пахло. Через какое-то время она осознала: единственное, что было несовершенным, – это она сама.

– В этой комнате поместилась бы вся наша квартира. – сказала она. – Там был большой деревянный шкаф для одежды, и я часто открывала его, думая, что могла бы обнаружить в нем своего мужа, который следит за мной через замочную скважину. В конечном счете, – сказала она, – думаю, какая-то часть меня действительно надеялась обнаружить его там.

Ее окно выходило прямо на террасу с красивым бассейном, но она никогда не видела, чтобы в нем кто-то плавал. Вокруг бассейна были шезлонги, и если ты ложился на один из них, к тебе автоматически выходил человек и приносил на подносе напиток. Она наблюдала за этим механизмом несколько раз, но так и не решилась опробовать его на себе.

– Почему? – удивленно спросил издатель.

– Если бы я вышла, легла, а официант бы не появился, – сказала Линда, – это значило бы что-то ужасное.

Каждое утро графиня появлялась в золотом халате и ложилась на один из шезлонгов на солнце среди цветов. Она распахивала халат, обнажая худое коричневое тело, и лежала, как ящерица, загорая. Через несколько минут какой-нибудь писатель обязательно проходил мимо, якобы случайно. Кто бы он ни был, он всегда заговаривал с графиней, и иногда беседа длилась довольно долго. Из своей комнаты Линда слышала, как они разговаривают и смеются. Эти другие писатели, продолжила Линда, насмехались над графиней за ее спиной так осторожно и остроумно, что не оставалось никаких свидетельств, которые бы могли быть позже использованы против них. Происходило ли это из любви к графине или из ненависти, Линда не знала, но через какое-то время поняла, что это было ни то, ни другое. Они ничего не любили и ничего не ненавидели – по крайней мере, в открытую; они просто привыкли никогда не раскрывать карты.

За столом графиня съедала совсем чуть-чуть, а затем брала сигарету, медленно выкуривала ее и тушила о тарелку. На ужин она спускалась в обтягивающих платьях с глубоким вырезом, вся увешанная драгоценностями – золотом, бриллиантами и жемчугом; украшения были у нее на руках, на пальцах, на шее, в ушах, так что в темной комнате от нее исходил свет. Другими словами, ее было невозможно не заметить: ее глаза сверкали, она смотрела на людей за столом соколиным взором, следя за разговором, как хищник за добычей. Они постоянно ощущали ее присутствие, и поэтому каждый старался сказать что-нибудь остроумное и интересное. Однако, поскольку она оставалась на виду, разговор всегда получался ненастоящим: это был разговор людей, только имитирующих беседу писателей, и те его кусочки, которыми графиня питалась, были искусственными и безжизненными, и, кроме того, их клали прямо к ее ногам, так что ее удовлетворение тоже было искусственным. Все усердно участвовали в этой постановке, сказала Линда, и это приводило в замешательство, потому что было непонятно, что каждый из них может получить взамен. Графиня, добавила она, собирала волосы так высоко, что ее шея выглядела необычайно хрупкой, и казалось, можно протянуть руку и переломить ее надвое.

Услышав это, издатель нервно рассмеялся, и Линда посмотрела на него без всякого выражения.

– Но я, конечно, ничего такого не сделала, – сказала она.

Собрания за столом были настоящей пыткой, продолжила она вскоре, и не только, как