Крутые повороты - Александр Борин

Я спрашиваю:

— И написала?

— Написала.

— Что же?

— Была, дескать, в уборной.

— И вы приняли?

— Принял. Официальный документ.

Мы молчим.

— Но это же издевательство надо мной, — страдая, говорит Николай Потапович, — разве нет?

Что мне ему ответить?

Первым из школы ушел Александр Николаевич Совлачков, один из лучших преподавателей композиции в городе, по его программе занимаются дети во всех художественных школах Ленинграда. Николай Потапович отстранил его от должности старшего преподавателя. Почему? Николай Потапович объясняет: «Совлачков сорвал важный конкурс». Обвинение серьезное. Однако мне известно: объединенный комитет уже проверял это обстоятельство. Выяснил: Совлачков, как и другие преподаватели школы, не захотел проводить конкурс формально, скоропалительно, для галочки. Потребовал дать ребятам достаточно времени, чтобы смогли по настоящему разработать тему. Объединенный комитет признал отстранение Совлачкова «ошибочным, необъективным, необоснованным и бестактным». «Как же Николай Потапович?» Некоторое время молчит. Потом роняет: «А его вообще нельзя считать художником. Совлачков — практик». — «То есть?» — «Не имеет специального художественного образования». Однако мне известно: Совлачков окончил искусствоведческий факультет Института живописи и скульптуры имени Репина, член Союза художников СССР. Ему тридцать три года, а он уже участвовал в четырнадцати выставках, проведенных в Москве и Ленинграде. В 1977 году работы его демонстрировались на советской художественной выставке в Японии. Затем — в ФРГ. Как говорится, дай бог каждому «практику»…

Ушла из школы завуч Ирина Владимировна Страдина. Пришла сюда одной из первых, в 1963 году, когда и школы-то никакой еще не было — скромный художественный кружок. Год работала без зарплаты, на общественных началах. Страдина — скульптор, член Союза художников СССР, но школа — второй ее дом: Душа, сердце этому дому отданы.

Николай Потапович Катещенко, придя директором, через три месяца Ирине Владимировне сказал: «Я вам не доверяю». Почему? Была причина? Да, была. Одному сотруднику срочно понадобилась характеристика, в тот день где-то решался его квартирный вопрос. Катещенко отсутствовал, и завуч Страдина, как всегда, как было заведено, поставив палочку «за», расписалась на характеристике.

— Ну и что? — спрашиваю Николая Потаповича. — Вы не согласны с выданной характеристикой, она неправильная?

— Характеристика совершенно правильная, — отвечает. — Но выдали ее за моей спиной. Показали мне свое пренебрежение…

Молчим. Неужели он всерьез?

— Не понимаю, — я улыбаюсь. — Вашу власть ущемили?

— Хотя бы, — отвечает, — ущемили мою власть. Правильно.

После этого случая Ирина Владимировна подала заявление: с должности завуча она уходит, сил больше нет, но оставляет за собой уроки скульптуры. Пришла однажды на занятия, узнает: Николай Потапович распорядился в класс ее не допускать. За четыре месяца до исполнения непрерывного пятнадцатилетнего стажа работы в школе, накануне пенсии… А у нее недавно трагически погиб муж, на руках трое иждивенцев.

Елена Валентиновна Рогалева, талантливый художник по тканям, преподавательница живописи, сказала тогда директору: «Николай Потапович, при вас никогда не избивали на улице человека? Ты все видишь, протестуешь, а помочь бессильна. Никто на тебя внимания не обращает. То же самое, знаете, ощущаю я сейчас в школе». Рогалева подала заявление об уходе.

Подала заявление и Наталья Дмитриевна Мацкевич. Директор ее вызвал, сказал: «Тут до меня некоторые педагоги очень удобно устроились. Я собираюсь навести порядок. Лично на вас я могу опереться?» «Нет, Николай Потапович, — ответила Мацкевич. — На меня лично не можете… Опираться надо на весь коллектив».

Сидим. Молчим. Катещенко перебирает на столе бумаги.

— Ничего, — говорит он, — незаменимых нет.

— Вы уверены?

— Уверен. Может, где-нибудь, в высоких материях… А у нас, в детской художественной школе, незаменимых нет…

Давайте все-таки разберемся: что произошло? Директором пришел очень злой человек? Но я справлялся в училище, где Николай Потапович проработал — много лет. Говорят: «Совсем не злой». К людям, в общем, неплохо относился. Правда, кое-кто называл его «Перпендикуляр», гибкости, мол, не хватает. Но на рядовой должности, где он не обладал директорской властью, ему это не особенно мешало.

А тут… Директором в школу пришел человек, готовый во всем увидеть против себя подвох. Подрыв. С самого начала почувствовавший, что все сложившееся здесь до него — для него опасно. Порядки. Мысли. Стиль. Слова. Шутки. Неписаные законы. Воздух сам… А прежде всего люди. Люди, позволяющие себе думать, возражать, шутить. И чем весомее, авторитетнее считался тот или иной человек, тем опаснее он был для Николая Потаповича.

Понимаете, какая острейшая дилемма возникла перед новым директором? Или он должен был принять сложившийся до него в школе уровень, ему соответствовать, или же постараться от него защититься. Как? Путь был только один: его разрушить. До основания. Камня на камне не оставить.

Но разве признаешься самому себе: я пришел разрушить то, что мне не под силу? Никогда! Самого себя постараешься, наоборот, убедить в том, что цели у тебя самые высокие» благородные: «Я пришел спасать школу».

Пятнадцать лет росла, созревала школа, превратилась в одну из лучших в городе. Чтобы разрушить ее, достаточно оказалось нескольких недель.

На уроке живописи дети спросили Елену Валентиновну Рогалеву, чем они будут заниматься в третьей четверти. Рогалева уже подала заявление об уходе, работать в школе оставалось ей считанные дни. Она сказала ребятам: «В третьей» четверти: у вас будет другой учитель». Класс всполошился: «Как другой? Почему другой? Мы не хотим…»

Девочка Люда Р. вышла из класса, бросилась к телефону в комнате секретаря, позвонила матери: «Мама, беда! Елена Валентиновна от нас уходит».

Николай Потапович находился в это время у себя в кабинете, слышал весь разговор. Дождался, пока девочка закончит, появился на пороге: «Зайди ко мне». Люда зашла. «Откуда у тебя информация об уходе преподавателя?» — спросил директор. Люда испугалась: ее подслушивали. Елене Валентиновне может теперь, влететь. «Мне одна девочка сказала», — робко объяснила Люда. «Какая девочка? Приведи ее — или будешь исключена из школы».

Вместе с плачущей Людой Николай Потапович вошел в класс: «Выйдемте, Елена Валентиновна». Они вышли. «К детям просочилась информация о вашем уходе из школы. Каким образом?» «Очень просто, — удивилась Рогалева. — Я им сказала. А разве это секрет?» «Можете не дорабатывать оставшихся уроков, вы уволены», — сказал Катещенко. Через несколько дней на стене появился приказ: «За распространение ложных сведений среди учащихся с целью срыва нормального учебного процесса Рогалеву уволить».

— Но почему же «ложные сведения»? — спрашиваю у Николая Потаповича. — Она ведь правду детям сказала.

Он смотрит на меня:

— Не понимаете?

— Нет.

— Да они же натравливали детей на меня!

— Кто?

— Старые педагоги.

Изгнанная из школы Ирина Владимировна Страдина через несколько дней оказалась в больнице. Назавтра же началось к ней паломничество детей. Приходили по двадцать, тридцать человек. Вся палата заставлена бутылками с кефиром, букетами красных гвоздик. Нянечки уставали передавать записки. Вот одна из них: «Ирина Владимировна, здравствуйте! Как вы живете? Наверное, не очень хорошо. Мы тут толпимся, но нас не пускают. Мы вас любим и хотим, чтобы в «художке» было как при вас, как прежде».

Однако Николай Потапович убежден: Совлачкова, Рогалеву, Страдину дети любят исключительно в пику ему. Назло новому директору. Потому только, что против него они натравлены…

На лестнице стали вдруг появляться надписи, нелестные для Николая Потаповича. Вечером их смывали, наутро они возникали опять. «Просим вас, не поступайте в эту школу», — читал у лифта посетитель.

Николай Потапович вызвал мать одной девочки, Наташи 3., объявил: новый завуч Ольга Евгеньевна Чувакина (вместо Страдиной) видела, как Наташа что-то писала на стене. Теперь они вызовут криминалиста, сверят почерки, проведут следствие и материалы на Наташу передадут в детскую комнату милиции. На другой день после учиненного над Наташей следствия вся лестница была исписана гуще прежнего. Я спросил у ребят: «Зачем вы это сделали? Нехорошо!» Они серьезно мне объяснили: «Так ведь Николай Потапович пригрозил криминалиста позвать. Мы и решили: будут разные почерки — криминалист запутается».

В школу были приглашены одиннадцать родителей. Николай Потапович Катещенко и курирующий школу инспектор городского управления культуры объявили, что вызваны родители, чьи подписи под заявлениями в разные инстанции «удалось выявить». Однако пришли не одиннадцать, пришли шестьдесят родителей. Потребовали немедленно провести собрание. Катещенко и инспектор управления сказали, что собрания не будет, оно не подготовлено. Но родители все-таки собрание провели. Самовольно. И под протокол. Он лежит сейчас у меня на столе. Читаю: «Почему вы встретили нас, родителей, точно врагов? Что случилось?.. Раньше наши дети шли сюда как на праздник. Что вы сделали со школой?.. Как вообще вас допустили к нашим детям? Это трагедия и кощунство». Собрание родителей — в протоколе оно названо чрезвычайным — вынесло решение: «Одна из лучших детских художественных школ города находится в опасности. Надо срочно принимать меры».