Начать сначала - Даниэла Стил

— Может быть, если дела не пойдут в Калифорнии… — вежливо начала было Пакси. Она хотела дотронуться до руки матери, но раздумала и опустила руку.

Мать не сделала ни одного движения, чтобы приблизиться к ней, и разговор оборвался. Пакстон чувствовала свою вину перед матерью, ей было грустно уезжать, но воодушевление и предощущение свободы затмевали все остальные чувства. За последнее время она слышала так много интересного о Калифорнийском университете, что страстно желала его скорее увидеть.

Чемодан и два мешка с вещами она отправила багажом.

Брат достал из машины оставшуюся сумку и сдал ее стюардессе.

Потом вручил Пакстон багажный талон и провел женщин внутрь зала выяснить точное время отлета самолета на Окленд.

— Я надеюсь, погода будет летной, — натянуто продолжила разговор мать.

Пакстон взглянула на нее, и слезы навернулись у нее на глаза. Эмоций в это утро было больше обычного. Она попрощалась со слезами со своей комнатой, потом с комнатой отца, где просидела несколько минут за его столом, воображая, будто он сидит напротив, слушая, как она рассказывает, что происходит, тихим и внятным шепотом.

— Я не поступила в Гарвард, папа, — это, она думала, он уже знает, — но я поступила в Беркли. — Она надеялась, что его порадует. Ей было грустно уезжать из дома, оставлять родных и знакомые с детства места, но она знала, что отец будет с нею всегда. Он был частью ее самой, он был в утреннем небе, в закате, который она любила наблюдать на берегу океана, куда приезжала на машине, может быть, специально за этим. Он был во всем, что она делала, и она никогда не потеряет его…

— Мам. — Она откашлялась. Они сидели и ждали самолета. — Извини меня… за «Сладкий шиповник», извини, если я обидела тебя…

Искренность этих слов обескуражила Беатрис. Не зная, что ответить дочери, она отступила на шаг и вдруг застыла, пораженная откровенностью чувств, которых было так много в Пакстон.

— Я сожалею… я хотела сказать тебе это раньше… — Еще в детстве Пакстон поняла, что с людьми нельзя расставаться, не досказав им всего, что хочешь сказать: кто знает, будет ли у тебя еще такая возможность. Это был урок, который Пакстон выучила слишком рано и слишком много за него отдала.

— Я… ах. — Мать запуталась в словах. — Ничего, все в порядке, может, так будет лучше для тебя… Но если нет, ты всегда можешь перевестись.

Это была невероятная уступка для матери, и Пакстон почувствовала благодарность за это. Она терпеть не могла плохо расставаться с людьми; сейчас же даже Джордж был взволнован, когда целовал ее на прощание и советовал беречь себя в Калифорнии. Он знал, она будет беречь себя, она вообще была хорошей девочкой, хоть и упрямой, по сравнению в другими детьми ее возраста, вытворяющими Бог знает что; она не причинит матери много страданий.

Когда Пакстон поднималась на борт самолета, они махали ей рукой, а она чувствовала свободу от них. Недоставало только Квинни.

Самолет взял разгон и медленно закружил над Саванной.

Потерю города Пакстон не ощущала — в любом случае она вернется сюда па Рождество. Многие из ее друзей уже разъехались по разным университетам Юга, двое выбрали колледжи на Севере, только она ехала в Калифорнию.

Когда самолет приземлился в Калифорнии, там был еще полдень — она оказалась в другом часовом поясе. Стоял великолепный солнечный день. Пакстон сошла с трапа самолета и огляделась. Аэропорт был небольшой, большинство мужчин одеты в футболки, джинсы и цветные рубашки, женщины были в мини-юбках или в смелых, просвечивающих платьях, и все длинноволосые. Пакстон почувствовала себя очень свободно. Она взяла сумку из багажа и вышла поискать машину, ощущая при этом независимость каждой своей клеточкой.

Водитель рассказал обо всем, что, по его мнению, должно было ее здесь заинтересовать: о лучших ресторанах, освободившихся от съехавших студентов квартирах, о том, как работает телеграф, и многом другом, при этом он несколько раз обратил внимание на ее акцент, который, впрочем, ему понравился. Когда они въехали на территорию кампуса — университетского городка, он остановился на углу Телеграф-авеню и Банкрофт, около композиции из пестрых стендов с плакатами, и объяснил, что они были выставлены здесь для поддержки различных программ, пацифистских, SNCC и CORE[3], а также огромного щита с заявлением общества «Женщины кампуса за мир». Это было очень оживленное место, сам воздух его будоражил воображение, так что Пакстон еще раз убедилась в том, что она правильно сделала, приехав сюда. Она хотела поскорее выбраться из машины, осмотреться, повстречаться с людьми, начать ходить на занятия. Она уже знала название корпуса, в котором должна жить. Водитель остановился около входа и, пожав ей руку на прощание, пожелал удачи.

Люди казались дружелюбными и открытыми, никто не смотрел — белый или черный, богатый или бедный, из Юниор-лиги или бездельник, с Севера или Юга. Все, чему придавалось такое значение на Юге среди друзей ее матери и учитывалось при знакомствах: имел ли твой дед или прадед плантации и рабов, участвовал ли в Гражданской войне, — все это было безразлично здесь, превратилось в далекое прошлое, частью которого так не хотелось оставаться Пакетом. Комната, в которую ее направили, была на втором этаже в самом Конце длинного коридора.

Оказалось, что Это «четверка»; то есть две спальни, объединенные Холлом, по две девушки в каждой спальне. Посередине холла стоял диван с обивкой из коричневого твида с разноцветными заплатками, закрывающими множество дыр; оставленных прежними жильцами. Повсюду были расклеены плакаты, по углам стояли остатки сломанной мебели, на полу лежал ярко-оранжевый коврик, на нем — пластиковое кресло цвета авокадо. На секунду Пакстон замерла на пороге комнаты. Комнатой ее никак нельзя "было назвать, а уж в сравнении с элегантным стилем дома матери в Саванне… Но это была невеликая плата за свободу.

Спальня была поменьше и поспокойнее: две металлические койки, два комода, стол, стул с прямой спинкой и кладовка, в которую едва помещался веник. Нужно стать хорошими друзьями, чтобы ужиться в такой комнате, и Пакстон понадеялась на то, что встретит людей, близких по духу. Мельком она заметила три сумки, сложенные во второй комнате, и минутой позже, когда шла обратно в холл посмотреть, можно ли его сделать менее безобразным, увидела одну из своих соседок. Девушка с длинными ногами и нежно-кофейного цвета кожей быстро сообщила Пакстон, что она из Алабамы и зовут ее Ивонн Жилберт.

— Привет! — улыбнулась ей Пакстон.

Ивонн была потрясающе красива с этими ее жгуче-черными волосами и впечатляющей прической.