Страшная Мария - Николай Чебаевский

Декреты Советской власти о мире, о земле, которые Иван привез с собой, касались всех кровно, о них речь шла больше всего. Матрос перечитывал их без устали, растолковывал дотошно, и это мужикам было особенно по душе.

— Теперь-то уж жизня впрямь должна начаться вольная.

— Землю трудовым крестьянам — это справедливо. Только и с наделом некоторым горько. У бедноты ни тягла, ни плуга, чтобы пашню-то угоить.

Крепких богатеев в Сарбинке не много: прасол, лавочник, сельский староста, Борщов с сыновьями да еще три-четыре семьи. На встречу с матросом никто из них не пришел. И беднота выкладывала свои горести откровенно, без оглядки. Были тут и «справные» мужики, но они тоже поддакивали. Кулак-мироед бедняцкую кровь сосал, да и хозяйства с достатком норовил к рукам прибрать. Унять богачей, оградить трудовых крестьян от напасти и эти были согласны.

Пока говорили мужики о своих заботах, Иван слушал, не перебивая. Потом, пристукнув крепким кулаком по колену, он твердо сказал:

— Все переделаем! Для того и власть брали.

— Так-то оно так. Декреты, какие ты читал, для люда крестьянского, рабочего да солдатского самые наинужные. Только опять же в Питере. За тридевять земель, стало быть. А у нас кто богат, тот и силен, тот и правит миром, — пощипывая кудлатую рыжую бороденку, выложил свои сомнения один из мужиков.

Это был плотник Еремей Ипатов, мужик грамотный, охочий до книжек, но обремененный большой семьей. Постоянная забота, как прокормить, одеть и обуть ораву ребятишек, выучила его плотничать. Лишь летом он крестьянствовал, а каждую зиму мыкался по ближним и дальним деревням, ставил срубы домов, подымал стропила, подводил карнизы, крыл крыши — словом, делал ту плотничью работу, при которой обходятся топором да пилой, без рубанка и фуганка.

И уж кто-кто, а Еремей по горькому опыту знал: у кого власть, тот может повернуть по-всякому. Свой брат-мужик, как был уговор, так он и рассчитывается. Если и попадется бестия, надует, так через волость управу найдешь. Но коль обманет кто из волостных чинов, из богатеев — правды потом днем с огнем не сыщешь.

— Однако за обман ты живо беса свербящего подсунешь.

Все засмеялись. Прошлую зиму надул Еремея купец Кормачев, свояк волостного старшины. Ну, Еремей и подсунул ему в новые хоромы этого самого беса. Как погода к перемене, к ненастью, так в углах ноет, свербит на все лады. А мороз подкатит — треск такой стоит, будто бревна в щепу колются. И отыскал купчина Еремея, взмолился: избавь от напасти, не то супруга ума лишится, деток родимчик хватит. Принародно все недоданное вернул и сверх того еще четверть горькой поставил.

— Меня-то обжулят — я беса подпущу. Секрет плотничий знаю. А как весь мир тут объегорят?

— Кто объегорит-то?

— А кто найдется попроворнее. Когда царя скинули, тоже все глотки драли: свобода, свобода! А власть как была у богатеев, так у них и осталась. И ныне опять ждем, когда нас вольной жизнью, как орехами на посиделках, одарят.

— Еремей прав — надо и здесь Советы немедля устанавливать, — сказал Иван.

Все дружно согласились. Самые азартные сразу же вскочили с лавок, готовые к действию. Но плотник опять вставил свое слово:

— Так-то оно так, да вон-то как. Не уподобиться бы тому старику…

По избе прошелестел смешок. Все смекнули, на кого намекает Еремей. С детства знали поучительную историю про деда, который вздумал мастерить сани в избе. «Славные выйдут розвальни», — объявил он старухе. «Так-то оно так, да вон-то как», — заметила старуха. Дед и ухом не повел, не пожелал вникнуть в бабкины слова. Принялся за дело. А когда все закончил, опять с похвальбой спросил: «Гляди, добрые изладил?». «Так-то оно так, да вон-то как», — опять повторила старуха. Осерчал дед на бабку за то, что толмачит непонятное. Поволок сани из избы, а они в дверь не лезут, вон-то не выходят. Тогда лишь сообразил старик: об этом и толковала старуха. Надо было умом пошевелить, прежде чем за дело браться.

— Тут прибауточки ни к чему, — свел брови Иван. — Дело нешутейное.

— К тому и клоню, что нешутейное. Оравой навалиться — староста наш не только власть сдаст, исподние портки с себя скинет. А вот как новую власть напрочно утвердить — тут умишком надо пораскинуть, — с достоинством разгладил бороденку Еремей.

— Нечего тут рассусоливать! — вскинулся солдат Пахомов, за несколько дней до Ивана вернувшийся в Сарбинку с фронта. — Созвать на сходку всех мужиков и баб да и выбрать новую власть. Как солдатские комитеты в армии выбирали.

— Мир-то не долго собрать, — сощурился Еремей. — Только Борщовы да Юдашкины сходку эту на свою бы сторону не повернули. Многие справные мужики привыкли им в рот глядеть, а бедняки в долгах у них, как на поводу.

— Ну, теперь мы ученые, — сказал Иван. — Не допустим, чтоб мироеды к власти пролезли. И как действовать — знаем!

Иван предложил создать сначала военно-революционный комитет. Этот комитет немедля возьмет власть в Сарбинке в свои руки, а потом проведет выборы в Совет.

Видя, что разговор пошел об организации новой власти, к дверям потянулись все, кто остерегался брать на себя ответственность. Потому что новую власть надо было не только организовать, но и оборонить, если потребуется, с оружием в руках, как сказал Иван.

Остались бывшие солдаты да парни посмелее, из батраков и неприписных крестьян. Осталась, конечно, и Марька — не уходить же ей из собственного дома. В разговор она не вмешивалась, но слушала напряженно. Дивилась на Ивана — казался он ей совсем не таким, как прежде. Раньше это был сильный, отчаянный, но простой деревенский парень, а теперь держался с такой решительностью и уверенностью, словно стал хозяином не только в своем дому, а и на всей земле. Речь у него вовсе не деревенская, говорил напористо, твердо и будто по писаному, как в тех Декретах, которые читал. Даже внешностью переменился: черты лица стали резче, взгляд отвердел, плечи сделались прямее, вся фигура стройнее. Сказалась матросская выправка.

В военно-революционный комитет вошли батрак Самсонов, фронтовик Пахомов и плотник Еремей. Председателем избрали Ивана. Совет решено было выбрать погодя, когда ревком свяжется с городскими большевиками, чтобы организовать власть как положено.

Иван приметил, как Марька смотрела на него. И когда поздним вечером остались они наедине, обнимая ее, шутливо сказал:

— Ты весь день глядела на меня так, будто я — это не я, а какая-то диковинка.

Марька счастливо рассмеялась.

— Я и впрямь дивовалась, шибко ты переменился.

— Такие годы хоть кого переменят, — раздумчиво произнес Иван. — И я, конечно, уже не прежний. Жизнь многому научила. А еще больше — партия… Я ведь, жинка, с начала войны большевиком стал. У нас на тральщике боевая была группа, марксистскую литературу не только сами читали, а и по другим кораблям распространяли. После февральской матросы меня в Центробалт избрали… В общем, давно понял, что не кулаком надо правду-матку отстаивать, как тогда на приисках, а всю жизнь народную по-революционному перестраивать.

Иван помолчал, потом, притянув жену к себе, как по секрету, сказал ей на ухо ласково:

— А я к тебе тоже приглядывался. Ты тоже сильно переменилась…

— Исстрадалась вся за войну-то, постарела.

— Нет, ты лучше стала! Сразу видать, не шибко бедствовали с батькой. Знаю, нелегко доводилось, но только сила в тебе теперь чувствуется, а не забитость былая.

— Ой, какая у бабы без мужика сила! — от сдержанной ласки мужа у Марьки растопилось сердце. — А с батей мы, верно, из бедности не выбились, но не голодали и по добру жили. И когда он меня читать-писать обучил, так у меня будто глаза на свет открылись…

— Да, я твои письма с радостью читал, грамотейка ты моя.

Всю ночь проговорили Иван с Марькой и никак не могли наговориться, никогда не были так счастливы, так близки.

9

Сходку созвали в канун рождества возле пустовавшей конторы лесничего. Представитель Сарбинского ревкома съездил в Барнаул, разузнал там, как налажена и как работает новая власть. Городские большевики одобрили действия сельских ревкомовцев, уполномочили их на создание местных Советов.

Чтоб не пролезли в Совет ставленники богатеев, кандидатуры председателя, секретаря и членов Совета наметили заранее. Председателем — Ивана, секретарем — Плотника Еремея. Плотник, правда, учился всего полторы зимы, но в Сарбинке числился среди первых грамотеев. Всю войну он сочинял бабам письма в солдатские окопы, натренировался внятно читать самые корявые строчки с фронта. Ну, и поневоле научился безошибочно считать, чтоб не обманывали на каждом шагу, когда ходил по деревням с плотничьим инструментом.

— Ладно, не все махать топором, испробую поскриплю пером, — сказал плотник ревкомовцам.

Кандидатуру Ивана сход утвердил без споров. У бедноты было к нему полное доверие, бывшие фронтовики считали своим братом, а хозяйственные мужики не противились, ибо знали, что не от лени беден дом Федотовых. Только богатеи были настроены против «моряцкого комиссара», да скрывали пока ненависть под надвинутыми на глаза суконными картузами и меховыми шапками.