Крымскй щит - Юрий Иваниченко

Повинуясь смутной догадке, Зеккер протянул, поднимаясь из-за стола:

— Зачем же прожектор? Сегодня особенная луна и особенная ночь…

— Вы имеете в виду — ночь осеннего равноденствия? — закивал гауптштурмфюрер, выбираясь из палатки. — Но указаний на то, что готы как-то по-особенному воспринимали этот день, не слишком много. Вот японцы… Хотя, впрочем, весьма в этом направлении характерен зороастрийский Иран, со своей «битвой быка и тигра», — а это прямая связь с арийцами…

… Карл Зеккер остановился у самого края осадного колодца, огороженного натянутыми шпагатами. Прямоугольная грузовая платформа, подтянутая к самой стреле лебёдки (с её помощью вытаскивали квадры и бут, которыми была забросана шахта), отбрасывала странную тень на уходящую вглубь неровную каменную поверхность. Колодец под небольшим углом уходил в глубь горы, к ещё не раскрытой водной жиле, и лунный резкий свет достигал как минимум десятиметровой глубины. И там, на самом низу освещённой части, неровная внутренняя поверхность колодца казалась ещё более неровной.

— Действительно, я как-то упустил, что наклон шахты может быть связан с ориентировкой на Луну… — проговорил доктор Штайгер, опускаясь на корточки. — Преклоняюсь перед вашей интуицией, герр штурмбаннфюрер.

А орденский перстень, знак отличия, вручённый за верную службу, просто сиял участками полированного серебра и темнел чернью; будто тянул к чему-то, скрытому там, в глубине.

К чему-то, чье притяжение почувствовал и сам Зеккер.

— Вам не кажется, гауптштурмфюрер, что это неспроста? — поинтересовался он, подходя к краю верёвочной лестницы.

Внезапно показалось, что тёплая куртка сейчас — излишнее. Зеккер её сбросил, совсем не переживая, что лощёный чёрный китель неизбежно запачкается.

Естественно, ничего не сказал старшему по званию и доктор Штайгер. Только отметил про себя, как по-особенному засверкали на чёрном фоне, под резким лунным светом, погон, нашивки и знаки на эсэсовском мундире.

Чуть более напряжённо застучал дизель, и зажглись оба прожектора. Двадцать два ноль-ноль.

«В Иране сейчас полночь», — промелькнуло у Карла Зеккера, когда он сошёл на пятую ступеньку лестницы.

Вниз, вниз, вниз… Проверив ногой устойчивость камней на дне шахты колодца, Зеккер встал на квадр и огляделся.

Голова находилась как раз на уровне щербатого полукружия лунного света. Блики и тени выстраивались в причудливый узор.

Причудливый? Вот руна силы, руна зиг, руна огня…

И как будто контур руки… Левой… И стрелки… Поворот руки… Поворот судьбы…

Зеккер приложил левую ладонь к контуру. Перстень, как по заказу, лёг в выемку.

«Теперь по стрелкам»… — приказал себе штурмбаннфюрер, одновременно веря и не веря в реальность происходящего.

Нажать, повернуть, нажать…

Камень подался. Чуть-чуть. Образовалась щель, как раз достаточная, чтобы просунуть в неё лезвие кинжала.

— Что там? — крикнул Штайгер сверху.

— Полагаю, это… — начал Зеккер, просовывая лезвие в щель, откуда будто исходило свечение.

И не закончил. Наверху прогрохотала пулемётная очередь, и тут ж доктор Штайгер с каким-то удивлённым всхлипом исчез.

Карл Зеккер выдернул из щели кинжал, своё единственное оружие (пистолет остался наверху, в куртке) и схватился за верёвочную лестницу.

Он уже не слышал, как за спиной раздался слабый скрип — камень лёг на место, — поскольку ещё и ещё раз прогремели короткие очереди, а затем и лай МП-40, и разрыв гранаты.

Штурмбаннфюрер уже добрался до самого верха лестницы, когда сияющий лунный диск закрыла чёрная тень.

Невысокий, совсем невысокий, даже при взгляде снизу вверх, парнишка с ППШ в руках.

Зеккер взмахнул рукой с кинжалом, но бросить не успел. Дульный срез автомата полыхнул огнём, в грудь тяжко ударило — и штурмбаннфюрер СС, верный адепт учения Виллигута, уплыл на вечное свидание с источником силы, так им и не раскрытым.

…А знаешь, что удивительно? Ни я, ни кто-то другой так и не смогли понять, почему всё у тебя так получается правильно, будто никак иначе и быть не может. Когда это всё к тебе пришло, и как… Родился, наверное, ты с этим, хотя и повторяют, что солдатами не рождаются.

И вот что странно: ты как-то ни разу толком не рассказал о том, что было с тобою до лета сорок первого, когда ты оказался в отряде…

Зимняя война

Казалось, что до войны паренек из Левкополя Сталинского района, который занимал большую часть Керченского полуострова, работал простым водителем «полуторки» на местной МТС только по недосмотру райвоенкома. Его бы в Качу сразу определить, в аэро- или парашютный клуб, в первое ещё в дореволюционной России лётное училище под Севастополем. Или, на худой конец, в ближайшее танковое училище, согласно лозунгам скрытой предвоенной мобилизации: «Все на…» — на самолёты, планеры, танки и парашюты, или мордой в противогаз, если совсем уж некуда…

Но Серёга Хачариди сравнительно смирно дождался призыва на срочную службу, катая в дощатом кузове полуторки звонких совхозных девчат по виноградникам и баштанам, неутомимо балагуря с ними с «беломориной» в зубах и кося на девчачьи румяные икры карим миндалём античного героя с краснолаковой греческой вазы из-под темно-русого курчавого чуба.

И ничем в принципе, кроме особых ловкости и бесстрашия в битвах «стенка на стенку» совхоза им. Сакко с колхозом им. Ванцетти, не отличался паренёк, за что был нередко отведим за ухо участковым уполномоченным к парторгу, но всякий раз отпущен под «ай-яй-яй» комсомольской ячейки МТС, потому как — урожай, заготовка или: «А кто доски повезёт на строительство свинофермы?! Сами, что ли?!»

И только на службе открылись у Серёги действительные его таланты и призвание. И то не сразу, не тогда, когда куль соломы трехгранным штыком колол или перловку «дробь 16» в термостатах развозил на «полуторке» по учебным позициям, а когда до дела дошло. В финскую кампанию.

Это был её первый период, начавшийся со слов Сталина на совещании в Кремле: «Мы лишь чуть повысим голос, и финнам останется только подчиниться. Если они станут упорствовать, мы произведём один выстрел, и финны поднимут руки и сдадутся».

Для ведения войны казалось вполне достаточным задействовать один только Ленинградский округ и корабли Краснознаменного Балтийского флота. Операцию возглавил легендарный «красный маршал» Ворошилов, полководческий гений которого так и не выбрался из Гражданской. Пресловутую «Линию Маннергейма», о которой советское командование ничего не знало достоверно, предполагалось взять на «Ура!» лобовыми атаками в течение двух недель…

Отрезвление было жестоким…

7 января 1939 года

44-я дивизия 9-й армии наступала из района Важенвара по дороге на Суомуссалми на помощь окружённой финскими войсками 163-й дивизии. Части дивизии, чрезмерно растянутой на марше, в течение 3–7 января неоднократно атаковались финнами со всех направлений. В итоге 7 января продвижение дивизии было окончательно остановлено, и её основные силы оказались запертыми на лесных дорогах.

Положение отнюдь не было безнадёжным, прежде всего потому, что 44-я имела значительное техническое преимущество перед финнами, но командир дивизии Виноградов, полковой комиссар Пахоменко и начальник штаба Волков, вместо организации обороны и вывода войск из окружения, бежали сами, бросив войска. При этом Виноградов отдал приказ выходить из окружения, бросая технику…

Позже Виноградов, Пахоменко и Волков были приговорены военным трибуналом к расстрелу и казнены публично перед строем дивизии, но это случилось позже…

13 января 1940 года

Руль ЗИС-5 не был оборудован гидроусилителем — мышцы рук через час по «пересечёнке» ныли, будто гири тягал до одури; тормоза были сугубо механические — ни воздуха, ни масла в подмогу, что выдавишь из педали тормоза, то твоё… Поэтому рулить трехтонным потомком AM О братьев Рябушинских по снежному бездорожью Финляндии было делом воистину каторжным, хотя на проходимость грузовика жаловаться было грех. Пёр по снежно-грязевой топи «Иосиф Виссарионович» как по Политбюро, не взирая и не оглядываясь…

«Принимай нас, Суоми — красавица…» — стиснув зубы, зло мычал Сергей геройскую песенку, срочно разученную войсками по поводу «освобождения рабочих Финляндии от гнёта империалистов и белогвардейцев», выворачивая при этом непослушную баранку навстречу очередному заносу…

Ещё чуть-чуть, и снесёт вынесенный далеко вперёд… — потому и рулить так тяжко… — передний мост грузовика на гусеничную станину гаубицы, 105-миллиметровый ствол которой воткнулся в придорожный бурелом, словно странно-прямое железное бревно. Тракторный тягач стоит рядом пустой, дверца распахнута, но на порожке бурые пятна замороженной крови…