Узники Бастилии - Сергей Цветков

Генрих III ввел при дворе рабский этикет, якобы заимствованный из придворных обычаев Византии; а чтобы придворные могли обращаться к нему как к женщине, первым принял титул Величества, возмутивший свободные умы того времени. Ронсар писал одному из своих друзей: «Не удивляйся, Бине, если ты видишь, что наша Франция… служит теперь посмешищем для народов и королей… При дворе только и разговору, что о Его Величестве: Оно пришло, Оно ушло, Оно было, Оно будет. Не значит ли это, что королевство обабилось?»

Король окружил себя молодыми людьми, получившими в народе прозвище «миньоны» («милашки»). Их звали Кайлюс, Можирон, Сен-Мегрен, Грамон, де Жуаез, Сен-Люк, Сагонь и де ла Валетт. Это были самые смелые дуэлянты во Франции, но король принуждал этих Ахиллесов наряжаться чуть ли не женщинами. «Эти очаровательные милашки, – свидетельствует современник Пьер де л'Этуаль, – носили довольно длинные волосы, которые они постоянно завивали с помощью разных приспособлений. Из-под бархатных шапочек завитые локоны ниспадали на плечи, как это обыкновенно бывает у шлюх в борделе. Им также нравились полотняные рубашки с сильно накрахмаленными гофрированными, шириной в полфута, воротниками, так что их головы казались головой Иоанна Крестителя на блюде. И вся остальная их одежда была в том же духе». Занимались они в основном тем, продолжает л'Этуаль, что играли, богохульствовали, резвились, танцевали, распутничали и всей компанией неотступно следовали за королем, куда бы он ни направлялся. Королевская похоть обращалась и на других юношей как благородного происхождения, так и простолюдинов. Однажды он сомлел при виде дворцового обойщика: «Видя, как он, стоя высоко на двух лестницах, прочищал подсвечники в зале, король так влюбился, что стал плакать…»

Жизнь Генриха III была двойной оргией, придворной и религиозной, этот пресыщенный развратник кидался из одной крайности в другую, чтобы освежить свои увядшие чувства и оживить разлагавшийся мозг. «В первый день масличной недели, – пишет л'Этуаль, – король и брат короля отправились вместе со всеми своими миньонами и фаворитами по улицам Парижа верхом и в масках, переодетые в купцов, священников, адвокатов и во всяких других лиц; они скакали, отпустив повода, опрокидывая одних и избивая других палками и жердями, особливо тех, кто были замаскированы, как и они, потому что король в этот день один желал иметь привилегию ездить по улицам в маске». Но вот занавес падает и снова взвивается, вызывая изумление переменой костюмов. «В воскресенье 5 апреля король был в процессии первым и держал зажженную свечу в руке во время выноса даров; он пожертвовал двадцать экю, с большим благоговением присутствовал при мессе и все время перебирал свои четки из мертвых голов, которые он с некоторого времени всегда носит на поясе, выслушал всю проповедь до конца и внешне исполнял все, что подобает истово верующему католику».

Чувственность в соединении с благочестием всегда порождает чудовищ. В религиозный мистицизм Генриха III входили и магия и кощунство. В одном часослове он велел нарисовать своих миньонов и любовниц в костюмах святых и дев-великомучениц и носил с собою в церковь этот кощунственный молитвенник. В башне Венсенского замка, где он жил, хранились все принадлежности колдовства: каббалистические надписи, магические палочки из орехового дерева, зеркала для вызывания духов, дубленая детская кожа, покрытая дьявольскими знаками. Самой скандальной вещью было золотое распятие, поддерживаемое двумя непристойными фигурами сатиров, предназначенное, казалось, для алтаря черной мессы на шабаше.

Королевский двор напоминал корабль с перепившейся командой, который яростный ветер столетия несет на прибрежные скалы. Генриха III окружали одни западни, заговоры и предательства. Разгоравшийся огонь религиозных войн с двух сторон лизал его трон. Протестанты, объединившиеся вокруг Генриха Наваррского, и католики, предводительствуемые Балафре[16], одинаково ненавидели его. Рядом с ним находились герцог Алансонский, готовый на братоубийство, и его мать, Екатерина Медичи, старая пряха придворных интриг. Волнения и беспорядки уже охватывали юг Франции. В Лангедоке маршал Данвилль, брат арестованного маршала Монморанси, возглавив гугенотов, с оружием в руках выступил на защиту протестантства. За пределами государства Филипп II Испанский создавал европейский союз против Франции.

Одинокий среди всех этих партий и заговоров (единственной партии, способной поддержать его – Лиги сексуальных меньшинств, – еще, увы, не существовало), Генрих III мог сражаться с ними только оружием вероломства, но он был слишком слаб и изнежен, чтобы владеть им как следует. Напрасно он предавал всех, кого мог. Всеобщее презрение создавало вокруг него пропасть, которая расширялась с каждым днем.

В 1575 году слух о кончине в Лангедоке маршала Данвилля взбудоражил весь Париж. Католики радовались, что Бог покарал еретика, гугеноты скорбели о потере своего вождя.

Генрих и Екатерина Медичи решили воспользоваться моментом, чтобы избавиться от арестованных маршалов, которых после смерти Данвилля гугеноты могли провозгласить своими вождями. В Лувре состоялось тайное совещание, куда, по настоянию Екатерины Медичи, Генрих не пригласил даже своих миньонов.

Было принято решение избавиться от маршалов, удушив их в тюрьме и выдав это преступление за самоубийство. В защиту арестантов подал свой голос только один участник совещания – де Суврэ. Исчерпав все доводы, он ухватился за последнюю возможность отсрочить казнь.

– Но ведь нет никакой уверенности в том, что маршал Данвилль действительно скончался, – сказал Суврэ. – Гонец, который привез эту весть, не видел тело маршала собственными глазами, а только передал слухи, распространившиеся в Лангедоке. Благоразумнее будет подождать с решением до получения точных сведений.

Екатерина Медичи, почувствовавшая правоту слов Суврэ, поддержала его.

– Я согласен подождать, – ответил Генрих, – но не дольше трех дней.

Известная поговорка «что знают двое, то знают все» оправдалась и в этом случае. Несмотря на строгую секретность, результаты совещания у короля каким-то образом стали известны герцогу Алансонскому. Брат короля почувствовал себя оскорбленным, так как с самого начала царствования Генриха Ш ходатайствовал об освобождении маршалов из Бастилии. Кроме того, герцог всерьез обеспокоился за свою личную безопасность. Его держали в Лувре почти под арестом, и у него не было твердой уверенности, что над ним во дворце не проделают то же, что собирались сделать с маршалами в Бастилии. Через своего фаворита Бюсси д'Амбуаза герцог снесся с семейством Монморанси и партией его приверженцев, сообщив им о решении королевского совета, и стал готовиться к побегу из Парижа.

Прошло три дня после совещания в Лувре, королевский курьер из Лангедока все еще не возвращался. Новое ходатайство Суврэ о помиловании маршалов было отвергнуто. В ту же ночь Екатерина Медичи отправилась в Бастилию в сопровождении офицера Дюга и еще шести человек, которые должны были задушить маршалов.

Над городом бушевала гроза, на улицах не было ни души. Никем не замеченные, убийцы добрались до тюрьмы. Екатерина отослала свой отряд к камере маршалов, а сама прошла в кабинет коменданта Тестю. Кратко сообщив ему о королевском решении, она приказала:

– Вы поможете нам, Тестю. Садитесь к этому столу и пишите протокол.

– Ваше величество, вы требуете, чтобы я свидетельствовал об удушении маршалов по приказу короля?

– Кто вам говорит об этом? Завтра утром, во время обхода, обоих маршалов найдут повешенными на оконных решетках. На столе у них найдется письмо на имя короля, в котором они, сознаваясь в своих преступлениях, объяснят, что избавляются таким способом от казни, неминуемо ожидающей их после судебного разбирательства. Вот это письмо.

Взяв из рук королевы письмо, Тестю изумился: почерк маршалов был подделан безукоризненно.

Комендант сел за стол и начал составлять требуемый протокол. В эту минуту в кабинет вошел Суврэ. Он протянул королеве бумагу.

– От короля!

Екатерина развернула письмо и побледнела. Генрих извещал ее, что Данвилль жив и знает об их намерениях; в конце письма он прибавлял несколько строк о только что обнаруженном исчезновении из Лувра герцога Алансонского и приказывал отменить задуманный план.

Екатерина мгновенно сообразила, как выйти из создавшейся ситуации: нужно освободить маршалов и привлечь их на свою сторону.

– Но что же мы здесь делаем? – в ужасе вскричала она, словно очнувшись. – Бежим, скорее… Тестю, проводите нас.

Через минуту они были в нижнем этаже Бастилии, рядом с башней Свободы, где находилась камера маршалов. Уже издалека Суврэ, обогнавший всех, услышал сильный стук, гулко раздававшийся в тюремном коридоре. Подойдя ближе, он увидел, что Дюга и его люди пытаются выломать дверь камеры. Оказалось, что маршалы, догадавшись об их намерениях, забаррикадировали ее изнутри – это спасло им жизнь.