Ирландские танцы (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Пистолет у меня, разумеется, мой любимый «Браунинг М1900», а вот как я его стану носить? В кармане, вроде и несолидно, я уже хоть и небольшой, но начальник, а засовывать ствол за пояс — так всю рубашку замажу ружейным маслом. Присобачить кобуру на пояс? Вот это можно, хотя пола пиджака станет оттопыриваться, а деловые партнеры начнут шарахаться. Эврика!

Сапожник — не классический старичок-горбун, а здоровый парень, почесал пузо, вываливавшееся из-под рубахи, отказываться не стал и отправлять меня к оружейникам тоже. Сказал, что заказ вообще-то странный, но коли клиент заплатит за него, как за пару хороших кожаных туфель, то почему бы и нет? Платить за пару туфель — слишком жирно. Сошлись на половинной стоимости. Тем более, что и работы здесь всего ничего, да и кожи для кобуры скрытого ношения понадобится меньше, чем на обувку, а рисунок «снаряги» я им оставлю. Да что там — мы со здоровяком даже вырезали из бумаги все части будущего творения, прикинув его по моей фигуре, рассчитывая — как бы так сделать, чтобы кобура не портила мне импозантный облик? Чтобы, значит, пиджак не оттопыривался. Но тоже договорились, что через пару часов я заскочу сюда для примерки, вместе с браунингом, потому что остальных заказов все равно нет, а сапожнику хотя бы дело найдется. Да и пятьдесят франков не помешают. Можно было бы и за двадцать заказать, но это переться на окраину, искать сапожника, а мне туда лень.

В ожидании, съездил на наш склад, что мы арендуем у фирмы неких виноторговцев из Бургундии. Посмотрел, убедился, что товаров, закупленных за последнее время, поубавилось, примерно на три четверти, порадовался, что вовремя все умудряемся отправлять в Россию, опять посетовал (мысленно), что вообще приходится тратить деньги на оплату складских помещений. Вон, то ли дело японцы, умудряются существенно сократить расходы, обходясь без складов. Впрочем, этого на далеких японских островах, еще нет, но будет, лет так, через сорок.

— Тарас Иванович, сколько сюда можно товаров впихать? — поинтересовался я у нашего заведующего складом — чинного немолодого дядьку, который, как и сами склады, достался мне в наследство от графа Игнатьева. Из всех видов головных уборов он отчего-то предпочитать носить нечто странное — среднее между тюбетейкой и кипой, хотя ни к азиатам, ни к иудеям он не имел отношения. Что ж, у всех свои странности.

— Если напихать, так можно и пятьсот тонн, а то и тысячу, — флегматично отозвался завскладом. — А если укладывать, то смотря что, и смотря как. Но полторы тысячи тонн точно войдут.

Ишь, педант в тюбетейке. Зато Тарас Иванович умел быстро переводить пуды в центнеры, а тонны снова в пуды. В России, где переход на метрическую систему объявили еще в восемнадцатом году, по-прежнему в обращении бытовали фунты и золотники, пуды и четверти.

Полторы тысячи тонн, не так уж и много, но это у нас лишь один склад, да еще и не самый крупный. Самые большие располагаются в портовых городах. Здешний, парижский, он как бы перевалочный.

Убедившись, что складское помещение на месте, товары, что лежат на полках не сгнили и не подмокли, раскланялся с завскладом и сел в машину. Я уже открыл рот, чтобы сказать в окошечко водителю, куда дальше, как он меня опередил:

— Месье, если вы из советской торгмиссии, то наверное, должны знать — когда Франция установи дипломатические отношения с Россией?

Вести разговоры с клиентом на отвлеченные темы в парижских такси не принято. И вообще, в отличие от извозчиков моей реальности, порой, излишне словоохотливых, здесь разговаривают только с разрешения пассажира.И неважно, является ли таксист собственником автомобиля, работающим по лицензии или он один из многочисленных трудяг двух десятков (если не больше!) компаний.

Но бычиться я не стал, а ответил:

— Переговоры ведутся, но в данный момент случился технический перерыв.

— Технический? — непонимающе посмотрел на меня в зеркальце таксист.

А я, поймав взглядом удивленные глаза парня, отражающиеся в зеркале, только пожал плечами — дескать, какая истинная причина, я не в курсе. Перерывы, они разными бывают. А технический перерыв может означать все, что угодно: от невозможности продолжать работу в каком-то помещении (потолок обвалился, канализация потекла) и до нежелания руководителя делегации принимать ответственное решение без согласования с правительством.

Я бы и сам не знал о «техническом» перерыве в работе, если бы не тесть, имеющий связи в МИДе. Не настолько обширные, чтобы реально помочь мне в работе, но все-таки. И он-то вчера вечером и узнал, что члены обоих делегаций, отправившись на совместный ужин, чем-то здорово траванулись. И не латышской водкой — тут бы я не особо удивился, а рыбой. Непонятно, почему все и сразу, и отчего ужин оказался совместным, но факт остается фактом. Надеюсь, денька за два, за три температура пройдет и диарея тоже. Главное, чтобы информация не стала достоянием журналистов. Пока, вроде бы, парижские газеты о том помалкивают, но все возможно. Если чиновники министерства делятся этими новостями со старыми коллегами, отошедшими от дел, так уж с газетчиками точно поделятся.

Разговаривать через оконце было не очень удобно, но перебираться на переднее сиденье мне не хотелось. Спросить таксиста, с какой целью он интересуется или не стоит? Нет, не стану. Если интересует, сам скажет. И ведь дождался.

— Как вы считаете, бывшим офицерам в России пощада будет?

— В каком смысле, бывшим офицерам пощада? — не понял я.

— Я в Россию хочу вернуться, — признался водитель. — Но говорят, что там бывших офицеров сразу к стенке ставят.

— Вы у кого служили? — поинтересовался я. — У Колчака или у Юденича?

Можно бы назвать еще пару-тройку известных фамилий белогвардейских военачальников, но смысла нет. А те, кто с Врангелем из Крыма ушел, еще в Турции сидят.

— А я из военнопленных, — ответил таксист. — Не служил не у красных, не у белых, да и к прочим цветам отношения не имею. В шестнадцатом году, аккурат во время Брусиловского прорыва в плен попал.

Что ж, и так бывает. Во время Брусиловского прорыва австрийцы и венгры к нам в плен попали, но кое-кому из наших не повезло.

— В Австро-Венгрии пребывал, теперь это уже Чехословакия, а потом своим ходом двинул, но здесь и застрял, — продолжил водитель. — Второй месяц в Париже торчу, уже и оглодал. Хорошо, что отыскался знакомец, на работу устроил. Чтобы в таксисты взяли, пришлось одежду у приятеля брать, а иначе бы хрен, а не работа.

— Так если вы против Советской власти не воевали, тогда и бояться нечего, — пожал я плечами. — Если бы в России всех бывших офицеров расстреливали, тогда бы от России одни сплошные могилы остались. В нашем торгпредстве служат несколько бывших офицеров и, ничего.

Под офицерами я подразумевал Исакова и себя. Все остальные, кто был в моей спецкоманде, в официальных списках миссии не значились. А кое-кто не значился ни в официальных, ни в неофициальных списках. Дзержинский об этом знает и достаточно.

А еще бывший военнопленный поведал любопытную вещь. Он-то этого сам не понял, а мне положено. У нас создано несколько комиссий по обмену военнопленными и с Германий, и с Турцией. Специально выяснял, что из Австрии с января этого года отправляют моих соотечественников домой. Значит, не всех еще отправили. И вот еще что… Из Австрии-то отправляют, а как быть с бывшими кусками империи, ставшими самостоятельными государствами? Из Венгрии, насколько помню, переправили и поменяли на пленных венгров не только участников восстания но и наших солдат. А как же с Чехословакией?

— Кстати, а почему вы из Чехословакии во Францию двинулись? Вам же через Польшу выбираться гораздо ближе, — поинтересовался я.

— В Польше война идет, могли бы за шпиона признать, в Венгрии тоже. Я хотел через Австрию, чтобы Красный Крест помог, но не случилось. Сказали — мол, пусть вас Чехословацкий Красный Крест вывозит, у нас своих хватает. Пришлось в Германию пойти, а там вообще, не пойми чего. Комитет по обмену военнопленными есть, но никто никого не вывозит. И денег у немцев нет, чтобы вывозить. Вот, плюнул на все и отправился во Францию.