Метка Лилит - Галина Щербакова

– Апокалипсис, детка, – сказал муж. – Должно быть возмездие. Посмотри людям в глаза – в них ненависть и зло. Фактор икс – помнишь, говорил Сережа? Вот почему по нас плачут камни древности и мертвые бабочки. И боюсь, мы не найдем этот таинственный фактор «X».

Где-то в России…

Аркадий искал очередную жертву. На улицу с пустым ведром вышла соседка Саида. Ножик был пущен ей в самое горло, и ей ничего не оставалось, как захлебнуться собственной кровью. Он ушел смеясь. «Какое простое дело. Никто не видел. Никто не слышал».

Теперь можно и во ВГИК, теперь у него есть настоящая сила. Прямая до жестокости мать говорила, что если у него так чешется в заднице, то надо попробовать в какой-нибудь рабочей студии. ВГИК требует внешности, а он носит лицо невыразительное (сказать, что некрасивое, она все-таки остерегалась). «В кино нужны глазки – пых, губки – ах, и чтоб мордочка играла сама, еще до того, как ты рот раскроешь (так представляла себе мать внешность киноартиста). А со сцены – поди разберись, хорош ты или плох, на тебе ж килограмм грима лежит и весь ты затянут по мерке».

Он изучал себя в зеркале. Отрастил усы, волосы зачесывал строго назад, чтобы увеличить лоб и глаза. В общем, он вполне был доволен собой, и мать не послушал. Пошел во ВГИК.

Кусок из «Хаджи-Мурата», часть которого он читал мальчишкам, произвел впечатление страстью и искренностью. Он перешел во второй тур. Он собирался преподнести матери сюрприз: как обошел разных красавчиков «ах» и «пых».

Их многоэтажка, единственная в поселке, стояла между железной дорогой и базарчиком.

Базарчик торговал разливным подсолнечным маслом, жареными семечками, квашеной капустой и двух-, трехдневными полуслепыми котятами. Аркадий любил покупать их всех, и шел потом на железную дорогу. Там он складывал котят на рельсы. Некоторых, шустроватых, приходилось привязывать веревкой.

Это был класс! Мчащаяся электричка – и беспомощные зверюшки. Но в этот раз ему крупно не повезло: его застала компания грибников. Вначале они не поняли, чего копошится на рельсах парень. Не диверсант ли? Но кто-то услышал писк. На минуту растерялись. Электричка была уже близко. Тогда девчонки стали снимать котят, а парни успели ухватить Аркадия. Били по-черному, так что три месяца Аркадий пролежал в больнице, леча переломы, гематомы, а главное, психику. Приходивший консультант сказал, что, будь его воля, он бы больному тут же повязал руки. Парень – за пределами добра и зла, и лучше всего смотрелся бы в изоляторе.

Но возмутилась мама: мальчик тихий, прошел первый тур ВГИКа, а бандиты испортили год учебы. И все же (черт его знает, как происходят эти тонкие связи людских наблюдений и соображений), к битому Аркадию намертво прилепилась кличка Кошкодав. Возвращаться из больницы после всех этих слухов было срамно. И он стал проситься в Чечню. Но как ни бардачно устроена вся наша жизнь и медицина, кое-где какой-то порядок тем не менее чтится и где-то кое-что записывается крупными буквами. Парень был поставлен на учет в психдиспансере, и военкомату именно в этот раз было строго-настрого приказано не покупаться ни на какие взятки и психов в армию не брать.

И жил безумец на свободе, потому что на этом кое-какой порядок и кончался, а, кроме котят, ничего за ним замечено не было. Ну, три-четыре мордобоя, и говорить не о чем. Про соседку Саида ведь не знал никто.

Аркадий решил ехать на Кавказ сам. Он задумал подвиг. Он подойдет к Олесе и предложит передать письмо ее родным. На самом деле он собирался взорвать всех беженцев в ингушских лагерях и примкнуть к Буланову. Чуял: это его кровь, его братан. Котята на железной дороге уже казались детской глупостью, равно как и ВГИК, от которого в голове остался только отрывок из «Хаджи-Мурата». С утра до вечера Аркадий смотрел боевики, а родители трандели, что надо идти работать, пока они в силе и могут ему помочь. «Начните большую войну», – отвечал им Аркадий мысленно. И, что странно, никогда не видел себя убитым, раскромсанным, поддетым на крючок. Он был жив всегда. Он был вечен.

Идя по улице, он отбраковывал людей. Ему не нравились красивые, высокие, ему не нравились веселые или просто улыбчивые, он терпеть не мог быстро идущих с портфелями парней с сосредоточенными умными лицами. Таких было все больше. От них хорошо пахло, они носили длинные черные пальто или стильные куртки на клепках. Он, как зверь, чуял, что это новый народ, который где-то там надавит – и прекратит войну. Те, что в ватниках и ушанках, завязанных шнурками, те, что, притопывая возле пивных, просят копеечку, – этот народ был его. Этот нищий, никому не нужный народ, как и он, любил войну, кровь, он тоже убивал собак и вешал кошек. И он подавал копеечку просящим оборванцам, угощал от щедрот единомышленников, приласкивал мальчишек.

Где ты, большая война?!

Откуда ему было знать, что над Башлам-горой, одной из сестер Эльбруса, последнее время солнце было особенно красным. Как ни странно, это было очень красиво – зеленые леса казались изумрудно-золотыми, серебряные родники, как лермонтовский барс, прыгали с крутых скал, и от них веяло духом свободы. Существовало поверье, что здесь, вблизи Башлама, нет и не может быть зла. Так считали древние. Но красное солнце пугало измученных людей. От такого солнца ждали беды.

Где-то…

Кавказ горел, Грозный стал похож на Сталинград, кучей камней лежали Гудермес и Аргун. В отместку русским чеченцы сожгли большое русское село, где спряталась в свое время Эльвира с русским мальчиком.

Накануне Эльвира наскоро собрала заплечный мешок, взяла на руки Ванечку и пошла в сторону моря. Что заставило ее в один миг встряхнуть мокрую от стирки руку, вытереть ее об передник и быстро-быстро культей набивать мешок? Не слышно было самолетов, не дрожала земля от тяжелых машин. Но она чувствовала – надо уходить. «Ты куда?» – кричали ей женщины, когда она поспешно шла по дороге. «Надо уходить, – сказала она. – Надо!» Люди пожимали плечами: зачем? Они далеко от войны, и они русские. Испокон веков жили в дружбе и с чеченцами, и с дагестанцами, и с грузинами. Они и говорили на едином смешанном языке. Они верили, что вот-вот все кончится. Потому что – зачем? Зачем убивать, если земли у них много, не то что у арабов и евреев. Глупая эта женщина Эльвира. Еще затеряется где-нибудь, а то на какого джигита нарвется. Что он у нее – спрашивать будет, если у женщины все, что ему надо, при ней? А ребенку, чтоб не мешал, сделает секирбашка… Но Эльвира шла, будто ее вел Бог, она обходила брошенные дома, осторожно шла по кромке леса, страшась мин, и тихо добралась до шалаша, возле которого дымился костерок. Вошла не боясь.