Метка Лилит - Галина Щербакова

Это упоение победой помогло Ему сделать то, чего он уже давно не делал, – Он обрушил на нее огонь. Но огонь был ей нипочем. Он плеснул на нее ядом. Она извернулась змеей и захохотала.

И тут вошел Вельзевул. Он держал большой глиняный кувшин, и стал поливать из него Лилит. Она зашипела и стала медленно оседать. Вельзевул поливал ее до тех пор, пока не исчез пар над местом, где она была.

– Это была моя кровь, – сказал демон, – она, как видишь, чистая. Я рад, что у меня оказалась возможность доказать тебе, что история с яблоком не стоила шума, который ты поднял. Подумай. А я пойду умирать. Крови едва хватило. Как говорят люди, смерть за смерть. Да, чуть не забыл. Спаси на Земле девочку, ей оторвали крылья.

Плечи бессмертного Бога сникли так, что он сам себе казался ребенком перед высоким бескровным демоном. В сущности, две вечные ненависти таяли, не видя собственных слез.

– Спаси девочку, – шептал демон. – Времени почти нет.

– До нее я спасу тебя, – сказал Творец. – Приляг рядом. Отдохни. Ты встанешь. И снова будешь сильным.

– Это вера или знание? Или шутка? Чтоб ты спасал меня?..

– Это мое желание.

– О! – сказал демон. – На это я никогда не рассчитывал. – Он лег,

большой и бескровный. Никогда ему не было так хорошо. – Не забудь про девочку, Отец.

– Господи! – прошептала умирающая Тамара. – Прости меня! Я не успела. Прости меня, Господи, прости…

И вдруг крылья ожили и подняли ее вверх. Бог успел.

Здесь и сейчас

Людей все меньше. Нет детей. Нет беременных. Нет одухотворенных, красивых, с гордыми лицами, каких до войны становилось все больше. Камушек в моем кармане горяч. И я слышу вскрики и испуга, и радости, я слышу плач. Мимо проносятся птицы, они облетают меня, я машу им рукой, и они летят дальше. Я уже давно поняла, что ношу с собой оберег. Я буду забрана, когда захочу. Вопрос: хочу ли я этого? Земля погибнет, она потеряла значение для Вселенной.

Мне об этом сообщил сын: он в Лондоне работает вместе с Егором. «Мама, не задерживайся», – говорит мне сын. – «А ты?» – «Мы уйдем последними. Нельзя потерять ни единого чистого человека, но еще опаснее, если кто-то будет эвакуирован по ошибке. Один человек может нести вирус агрессии и депрессии, смертельный для всех. Тогда наступит общий хаос и конец Вселенной».

Как это можно проследить каждого, сидя в лаборатории Лондона? Как могут познать чистых эти стремительные птицы, летающие по городу? Я сердцем чую, что многие чистые погибнут вместе с Землей, а немало проходимцев улетит вместо них. Это же Россия.

Небо густело и уже почти прижалось к земле. Возле Савеловского вокзала птица подхватила девочку, которая торговала вместе с худой, изможденной матерью жухлыми цветами. Мать закричала, побежала, разбрасывая свой жалкий товар, за ней, слезы ужаса застили ей глаза, и она почти сбила меня с ног. Я успела сунуть ей в карман свой оберег.

Это было началом конца. Хотя люди еще где-то пахали и сеяли, банкиры покупали себе самолеты, а женщины толпами меняли лицо, – это был конец. Рождения почти сошли на нет. Возникло новое понятие – греховность территории. Термин ввел русский ученый и даже исхитрился опубликовать свои пророческие слова. Самодовольная Россия была оскорблена. Она греховна? Она, восстановившая храм Христа Спасителя? Простая же мысль, что дух выше материи и определяет человеческую жизнь, не приходила в голову практически никому. Душа народа была глуха, слепа и придурковата. И изменить ее без внутреннего смятения и ужаса от себя самого было нельзя. Но зачем я думаю об этом, если сделала свой выбор?

Тонкая голубая ниточка еще некоторое время тянулась от камня ко мне, а потом легко и мягко оборвалась. И я увидела город, который – частично – милосердно скрывал от меня оберег. Город был смраден, черен, пьяные тетки торговали семечками, пьяные мужики мочились в стену вокзала. Дети бросали камни в прохожих, один больно ударил меня в плечо, и я едва не упала. Я ухватилась за женщину – это была та, которой я только что отдала оберег. Она обругала меня, и тут я сообразила, что глаза ее были залиты не слезами, а водкой. Значит, ее не взяли… Не спасла ее ни я, ни ребенок. Она плюнула мне в лицо, даже без зла, просто так, в охотку, и пошла шатаясь и крича непотребные слова. Ноги ее заплетались, из-под плаща, которому было лет полсотни, их еще называли «болоньями», торчала неподшитая юбка, а на колготках сверху вниз шли затяжки и дырки. «Эх, Россия, твою мать, – кричала она во все горло, – некому тебя съ-ать. Тебе бы мужичонку, чтоб трахнул до печенки».

Птицы пролетали мимо меня, не оглядываясь.

Мне не на что было рассчитывать. Откуда эти слова: «Ты этого хотел, Жорж Данден!»? Не помню. А вот как у Пастернака, помню.

На меня наставлен сумрак ночиТысячью биноклей на оси.Если только можно, Авва Отче,Чашу эту мимо пронеси.

Но для меня уже все поздно.

И вдруг сильная рука выдернула меня из липкого мрака, и я потеряла сознание.

ТАМ

– Пора, – сказал Бог. – Пошлите на Змееносец доктора Гааза. Он там сейчас будет нужнее всех. Есть больные.

И большое, холодное небо окончательно пало на землю.

И судим был каждый по делам своим.

Другие же увидели новое небо и новую землю. Их встречали птицы, почти земные, но куда более красивые. И дети тянули к ним руки, и руки эти были целованы.

Надо мной же склонилось лицо. Солнце здесь много ярче, и я зажмуриваюсь. И в слепоте мне кажется, что это тот самый немецкий врач, который высосал из меня палочки болезни, а значит, скоро Сталинградская битва. Он ощупывает мне больное плечо. Увы! Выходит, это не он, и у меня не дифтерия. Я слегка открываю глаза. Он подмигивает мне, улыбается. Зачем ты улыбаешься, доктор? Ты думаешь, я забыла площадь, где материлась пьяная баба, которую я хотела спасти, а она плюнула мне в лицо? Забыла мальчишку, который свалил меня камнем? Забыла, как от стен вокзала остро воняло мочой? И падало, падало, падало черное небо. Доктор, не улыбайся! Я не отвечу тебе тем же. Зачем я здесь, если сердце мое осталось на земле горя? И я плачу, и мне дают душистую воду, чтобы я уснула и успокоилась.

Но вы не всесильны, доктора. Мне снится цветущий сад на фоне гордых гор и счастливая семья за большим столом, и чей-то выстрел. И на землю падает ворона, удивленно растопырив крылья. Ни перед кем не виноватая ворона. И над нею горько, по-детски плачет старик.