Миндаль - Неджма

Плотина в моей голове прорвалась вот уже несколько месяцев назад, и гнев мой рос, как море во время прилива. Я злилась на Имчук, связавший мои половые органы со злом, запрещавший мне бегать, лазать по деревьям и сидеть, раздвинув колени. Я злилась на матерей, которые следят за дочерями, проверяют их походку, щупают низ живота и прислушиваются к журчанию мочи, чтобы убедиться: девственная плева невредима. Я злилась на мою мать, которая чуть ли не забетонировала мое влагалище, выдав замуж за Хмеда. Я злилась на жаб, на ворон, на собак — пожирателей падали. Я злилась на себя за то, что ушла из колледжа к мужу и ничего не сказала, когда Неггафа грубо удостоверилась в том, что я и вправду дурища, согласная на то, чтобы умереть раньше времени.

Вот так вот. Я убеждала себя, что я не какая-нибудь жалкая букашка. Что я хочу закрыть глаза, заснуть, умереть и воскреснуть с барабанным боем и пением труб, хочу сжать Дрисса в объятиях. После Благой вести, что постигла меня на берегу реки, я знала, чего хочу, — смотреть на солнце не моргая, и пускай я ослепну. Мое солнце было у меня между ног. Как я могла забыть об этом?

Миндаль Бадры

Вернувшись домой, я с головой накрылась одеялом, сдернула трусики и рассмотрела маленький гладкий и округлый треугольник, только что получивший почести от руки незнакомой, но, я не сомневалась, любящей. Я мечтательно повторила ее путь указательным пальцем. Зажмурив веки, с трепещущими ноздрями я поклялась, что когда-нибудь у меня будет самое прекрасное влагалище в мире и я заставлю мужчин повиноваться его закону, без устали и без жалости. Только я не знала, как может выглядеть такая вещь, когда достигнет зрелости. Вдруг я испугалась — а что, если у кого-то из имчукских женщин оно такое же прекрасное, вполне способное соперничать с моим, и это испепелило всю мою решимость. Я хотела убедиться, что из всех влагалищ в мире будут поклоняться только моему.

Я решила понаблюдать за женщинами, чтобы подстеречь появление их интимного сокровища. Мне нелегко было сделать это. Мать и сестра никогда не раздевались при мне. И, хотя мне случалось находить следы жженого сахара на полу или в раковине, я никогда не видела, как мама делает эпиляцию. В бане женщины оборачивают бедра широкой простыней или остаются в саруале, а когда хотят ополоснуться, прячутся за дверь и выходят уже в полотенцах, задрапированные и блестящие, как статуи. Женщины никогда не раздеваются донага перед девочками, потому что боятся навсегда лишить их невинности взгляда и испортить перспективы замужества.

Удовлетворить в некоторой степени мое любопытство мне позволило лето. Дворики и террасы заполонили крестьянки, помогающие зажиточным людям готовить на зимнее хранение кускус, перцы, помидоры, тмин и кориандр. К работящим и послушным труженицам присоединялись кочевницы с пронзительным взглядом и хрипловатым говором — гадалки на кофейной гуще и торговки амулетами. Нищенки довольствовались тем, что стучали в дверь и протягивали руку, уверенные в том, что получат кусок вяленой баранины или меру пшеницы.

Чаще всего я проводила послеобеденные часы у тетушки Сельмы и второй жены ее мужа Таос на западной стороне деревни. В хлебной печи весь день трещали языки пламени. На жаровне томились сладкий перец, початки кукурузы и тлел росный ладан. Изобилие успокаивало сердца и пробуждало желание делиться своим богатством без счета.

Дом состоял из двух этажей, по четыре комнаты на каждом. Сельма ходила из комнаты в комнату под ласковым, полным тайной сопричастности взглядом Таос. Ни для кого не было секретом, что Таос так же привязана к танжерке, как Слиман. Именно она впервые в жизни поехала в город, чтобы просить руки соперницы для своего мужа. «Ты с ума сошла! — воскликнули родственницы и соседки, — Она моложе тебя, она горожанка. Ты впустишь в дом гадюку, которая обязательно тебя укусит». «Я знаю, что мне нужно в доме», — только и ответила Таос. Вот так, против всякого обычая, отец Сельмы вел переговоры не с братьями и дядьями Слимана, а с его супругой, которая попросила девушку в жены, стоя за занавеской для соблюдения пристойности.

Раз в неделю в дверь к двум женам-сообщницам стучались испанки, шурша накрахмаленными черными юбками с воланами и потрескивая корзинками из лозы, полными шелков, мелких серебряных украшений и кружев. Следом приходили крестьянки с непокрытой головой, любопытные и настырные. Им, в отличие от обеспеченных женщин, позволено было снимать чадру, не подвергаясь при этом ни малейшему нареканию. Смотреть на двор, полный перешучивающихся женщин, на работниц, занятых летним трудом, — это минуты чистого счастья. Я не забывала о том, что поклялась себе все внимательно рассматривать, желая больше узнать. Но чесальщицы шерсти упрямо клали ногу на ногу. Прачки, стирающие покрывала, подворачивали юбки, но открывали при этом только икры, а женщины, менявшие набивку в матрасах, вздымали внушительные, но ревниво защищенные от нескромных взглядов задницы. И только крестьянки, готовившие кускус, могли помочь мне исследовать их секрет, потому что рассаживались, широко расставив бедра, вокруг огромных деревянных мисок, в которых вода смешивалась с манкой. Я делала вид, что наблюдаю за движением рук и сита, но сосредоточивалась на дурочке Борнии. Тучность заставляла ее все время ерзать, касаясь земли ягодицами и обливаясь потом. Крестьянка, известная непристойными выражениями и бесстыдными жестами, каждые две минуты поднимала полы своей мелии и обмахивалась ими. Я ждала откровения. Но оно не наступило. Борния бросила мне злобно, как последняя сука: «Что это ты на меня так глазеешь? А ну беги играть куда подальше. А то я тебе ад покажу».

Борния не знала, что это мне и нужно. Увидеть ее взрослую щелку, чтобы сравнить. Я умчалась, не заставив себя просить дважды.

Девочкам было запрещено присутствовать при разговорах женщин, поэтому я научилась сливаться с предметами, так что обо мне забывали. Я видел, как служанки и тетушка Сельма шепчутся, хихикают, склоняются друг к другу, щупают грудь или живот, сравнивают украшения и татуировки. Иногда Борния впадала в особое настроение. Она вскакивала и делала несколько движений бедрами, после чего все собравшиеся хохотали до истерики. Бывало, ее сменяла жена Азиза-пастуха. Вооружившись морковкой, она зажимала меж бедер солидный корнеплод и начинала непристойный танец, крутя бедрами с неприкрытой похотью. Почтенные матери и супруги смеялись, хлопали себя по бедрам и по груди, стыдливо прикрывали руками рот или глаза.

— Прекрати! Если будешь так делать дальше, сама поверишь! — завопила соседка.

— Оставь ее в покое! — возразила другая. — У Азиза, должно быть, малюсенький сморщенный стручок. Вот она и отыгрывается на том, что под руку попадется!

Запыхавшаяся танцовщица отвечала:

— У него, безбожника, там не морковка, а рукоятка лопаты. Когда он входит в меня, мне кажется, будто меня бык на рог насаживает.

— Какой бык?

— А такой, который несет землю на голове, чтобы она не рухнула на ваши головы, грешницы!

Женщины хохотали.

— А ты, Фарида? — спрашивала тетя Сельма. Дочь имама отвечала:

— В покое он полный и блестящий, как полумесяц. А когда встает, это сабля мусульманского воина. Я сопротивляюсь, чтобы еще сильнее его раззадорить.

— Он что-нибудь шепчет тебе на ухо?

— О нет, он ревет, как осел Шуйха. Иногда мне кажется, что он сошел с ума, так хрипит, когда входит!

— Конечно, нет! — насмешливо вставила Сельма. — Его сводит с ума твое сокровище.

— Кстати, — отвечала дочь имама, — тебе, горожанка, надо бы дать нам рецепт. Что вы там в городе делаете, чтобы сохранить снежную белизну ваших кисок?

— Нет ничего проще, но я тебе не скажу. Я не сумасшедшая, чтобы раскрывать другой женщине свои секреты.

— Хотя бы объясни, как мне сделать влагалище поуже? Каддур говорит, что ничего не чувствует, когда берет меня, так широко преддверие и так трудно дойти до дна.

— Ничего вы у меня не выведаете, течные самки! Я свои секреты делю только с дорогой моей кумушкой Таос!

Сощурившись в хитрой улыбке, Таос отвечала:

— Берите пример с нее! Ходите в баню почаще. Ее секрет — это вода. От воды у нее кожа мягкая, как персик, и светлая, как у румынки.

— Чистая правда, — согласилась тетя Сельма. — Вода — первые духи женщины, лучший крем для красоты. А потом — все-таки отвечу вам, хитрованки, — надо следить за тем, чтобы низ всегда был свежий и гладкий. Протирайте его полотенцем, смоченным лавандовой водой, душите все складочки мускусом или амброй. Ничто не должно отталкивать вашего мужчину. Ни запах, ни шероховатость. Надо, чтобы ему захотелось запустить туда зубы, прежде чем что другое.

— Он никогда на него не смотрел, — пожаловалась жена сапожника. — Что уж там говорить о покусывании и поцелуях!