Любовь в настоящем времени - Кэтрин Райан Хайд

Последнее, что я заметил, это как собака летела по воздуху. И качалась туда-сюда. И вращалась. А хозяин крепко обхватил ее руками. Большая собака-то, вроде немецкой овчарки. Конечно, хозяин прижал ее к себе изо всех сил, но все равно уверенности не было.

— Скажешь мне только, если все хорошо кончится.

Через несколько секунд Митч сказал:

— Все хорошо.

Я оторвал руки от очков.

По новостям показывали уже что-то другое.

— Что случилось с твоей мамой? — спрашивает Митч.

— Не знаю, — говорю. — Все было нормально.

Митч уложил меня на диване внизу, но телевизор не выключил. Шел фильм про полицейских.

Все полицейские были ну прямо хоть куда. Отличные ребята.

Митч сидел на диване рядом со мной. Наверное, думал, я сплю. Попка и Хроник весело щебетали у себя в клетке.

По-моему, я стал что-то напевать. Я не нарочно. Запелось, и все.

— Что происходит? — спрашивает Митч.

— А что такое?

— Чего это ты не спишь? И что ты там поешь?

Эту песенку мы с Перл всегда пели перед сном.

— Ничего, — отвечаю.

— А почему не спишь?

— Не знаю. Не спится что-то.

Я сел на диване, надел очки, и мы стали смотреть фильм про полицейских вместе. С самого начала было ясно, кто хороший, а кто плохой, и в конце наши победили.

Потом были одиннадцатичасовые новости. И опять показывали, как вертолет забирает мужика с собакой.

Я опять прикрыл очки руками.

— Леонард, — говорит Митч. — Дружище. Если он не уронил своего кобеля в прямой трансляции, в записи он его уж точно не уронит.

— Эге, — соглашаюсь я. — Я знаю.

Я проснулся поздно. По-моему, мне снилась Перл. Но я не мог вспомнить свой сон. Он ускользал от меня. Утекал, словно вода из пригоршни.

Я сел и не мог найти свои очки в темноте. И ингалятор не мог найти.

Дыхание у меня перехватило, я ничего не видел и не мог найти очки без очков. Ведь прежде я никогда не ночевал у Митча.

Я чувствовал, что Перл где-то рядом, но не мог пока объяснить, что это значит. К тому же без ингалятора мне становилось все хуже.

ПЕРЛ, 18 лет

Вот оно

За те пять лет, что прошли после рождения Леонарда, я изо всех сил пыталась освоить две вещи. Уметь грамотно говорить. И не попадаться в лапы полиции.

Ну, говорить-то я через пень-колоду научилась. Практики не хватает, вот чего. Ведь столько времени проводишь на улице, а там у людей с культуркой слабовато. Они либо не знают ни хрена, либо не умеют свои знания применить. Но я все-таки почти восемь лет ходила в школу. И я старалась. Ведь со мной был Леонард. А мальчик всегда подражает матери. Так мне казалось.

Что касается полиции, то поначалу я даже боялась навещать в тюрьме Розалиту. Правда, она регулярно платила за квартиру наличными, и хозяин даже не знал, как ее зовут. Да и плевать ему было на это. Только я все равно осторожничала.

А если не попадаешься полиции какое-то время, то невольно начинаешь думать, что тебя и не заберут никогда.

Так что все пять лет я старалась говорить правильно и держаться от полиции подальше.

Но вот однажды я не убереглась.

Миссис Моралес послала меня съездить кое-куда на своей машине. У нее очень красивая машина, — наверное, поэтому полицейские ко мне и прицепились. За рулем такого механизма я смотрелась как-то не очень. Вообще-то водить я умею, у Розалиты была машина, и она меня научила и разрешила ездить на ней, пока сама сидит. Потом Розалитина машина сдохла. Все равно этой-то она и в подметки не годилась.

Но вот прав у меня нет. И не было никогда.

Меня отвезли в участок, сфотографировали так и этак и взяли отпечатки пальцев. В общем, ничего хорошего. Просто жуть, если честно. А еще, говорят, мы вас привлечем к судебной ответственности. Это еще что такое, спрашиваю. И мне выдали повестку. Вам, мол, следует явиться в суд и заплатить штраф. А в суде, говорят, надо будет предъявить удостоверение личности. У меня с собой его не было. Да и все равно я назвалась не своим именем, какое уж тут удостоверение. Я долго ломала голову, что хуже: наврать или сказать правду, и решила наврать. Да это, наверное, и неважно было — правда или ложь. Все равно в этот день все решилось.

Думаю, заберу Леонарда и мы смоемся. Чем дальше, тем лучше. Куда-нибудь в Орегон или штат Вашингтон. Там, говорят, хорошо. Пока мы вместе, неважно, где жить.

И вот я отправилась в суд. Леонарда я оставила у Дока. Он уж много времени провел у Дока. Вроде Леонарду было там по душе. Еще бы. Все так и плясали под его дудочку. За исключением одного попугая.

Я села в автобус.

К черту суд, думаю, направлюсь-ка я прямехонько в Орегон. Так мне и надо было сделать, теперь-то ясно. Задним умом мы все крепки.

Правда, я попросила судью дать мне тридцать дней отсрочки, чтобы я смогла заработать нужную сумму. Денежки бы мне пригодились, это точно. Только не на штраф. Мы с Леонардом купили бы билеты на автобус — и поминай как звали. Судья пристал насчет моего удостоверения личности. Я говорю: оно у матери, она уехала из города, а как с ней сейчас связаться, понятия не имею. Но когда я буду вносить штраф, я ему удостоверение предъявлю.

Я уж знаю, какие они, эти полицейские да судьи. Хрен редьки не слаще. Захотят, скажут: фиг тебе, не пойдет. А захотят, кивнут: мол, черт с тобой, убирайся. И мой кивнул и говорит: у тебя тридцать дней, чтобы все уладить.

Я направилась к автобусной остановке. Лил дождь. Рядом с остановкой была припаркована большая черная машина американского производства. Прямо в землю вросла. Даже не знаю, что это она так бросилась мне в глаза. И та ли это была машина?

«Не пугайся, — говорю я себе. — Не забивай себе голову ерундой».

Я забрала Леонарда от Дока, и мы отправились домой, и я уложила его в кровать, и принялась расчесывать ему волосы, и напевать, и рассказывать, как замечательно мы заживем на новом месте.

— А где это будет? — спрашивает.

Я и сама не знала, так, наплела что-то, как будет весело и хорошо. И я пела песенку и все расчесывала ему волосы, пока он не заснул.

Следующим днем на заработки мне идти было не надо. Ничего, кроме обычной помощи по хозяйству миссис Моралес. Но где-то около шести она отправила нас в аптеку за лекарством по рецепту. Думаю, пусть Леонард прогуляется. Не повредит.

Вечер был прекрасный. Дождь перестал, и воздух был свежий-свежий. И тут у нас за спиной тормозит машина. Большой черный автомобиль американского производства. Я глянула через плечо. Водителя я не рассмотрела, а вот окно со стороны пассажира было опущено, и меня в упор разглядывал мужчина. Я сразу его узнала. Каждый день, выходя из дома, где бы мы ни жили, считая с моего тринадцатилетия, я оглядывалась по сторонам, не притаился ли где этот человек.

И вот он передо мной собственной персоной.

Я схватила Леонарда за руку. Никогда раньше не цеплялась за него с такой силой. Меня будто выпотрошили и льдом набили. И такое странное ощущение меня охватило: захотелось писать, только я знала, что если начну, то не смогу остановиться. Ну, до этого, слава богу, не дошло.

— Живее, Леонард, — говорю.

А он отвечает:

— Ой. Руке больно.

Я отволокла его к Доку и с порога оглянулась. Машина проследовала за нами и остановилась напротив дома. Я знала: они меня дождутся.

Док так и уставился на меня.

— Перл, — говорит, — что стряслось? Что с тобой?

А я-то думала, что могу сохранять хладнокровие в любой ситуации…

— Слушай, — говорю, — не знаю, сколько Леонард пробудет у тебя на этот раз. Дело не терпит отлагательства. Договорились?

И я опускаюсь на колени, и обнимаю Леонарда, и прижимаю к себе. Крепкокрепко.

— Ой, — говорит Леонард. — А ты скоро?

Чтобы не напугать его, выхожу не оборачиваясь. Не надо ему видеть мое лицо.

Криворотый меня поджидал. Глаз с меня не спускал, когда я выходила от Дока. Да и в окно небось подглядывал.

«Надо бежать», — подумала я. Только ноги у меня подкашивались, и никуда бы я от них не делась.

— В машину сама сядешь? — спрашивает.

Я подумала о гордости и об обещании, которое дала самой себе. Подошла к машине и села на заднее сиденье.

Мы едем уже довольно долго. Сперва мне казалось, он везет меня в тюрьму. Теперь я так не думаю. Уже темнеет, а мы мчимся и мчимся. Похоже, в южном направлении. Может, в Лос-Анджелесский централ? Хотя вряд ли. Скорее всего, тормознем где-нибудь на шоссе.

А пока несемся в никуда. Мрак. Дорога ведет все выше и выше. Горы, что ли? Никогда не была в горах.

Никто пока не произнес ни слова.

Криворотый оборачивается и смотрит на меня. И руку свесил со спинки сиденья. У самого лицо каменное. Это, наверное, специально для меня.

В глазах у криворотого плещется ненависть.

Странная штука происходит со мной под его взглядом. Наверное, есть какое-то объяснение этому, только мне кажется, что я словно покинула свое тело. Я по-прежнему все вижу, но с необычной точки. Откуда-то из-за плеча.