Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

– Вот еще, одеяло! – вскинулся оказавшийся тут же Коненков, еще не отрастивший толстовскую бородищу, а пока имевший тонкие усики и бородку-эспаньолочку. А стоявшая с ним, тесно прижавшись, дамочка возмутилась:

– Это крылья! Понимать надо! Это же крылатый гений свободы.

– А такое впечатление, будто оно только что встало с распахнутой постели, – добил Сталин и засмеялся.

И всех нисколько не огорчило столь неожиданное решение художником мемориальной доски, а, напротив, развеселило, даже какая-то легкомысленная девушка воскликнула:

– Хочется танцевать!

И вот теперь, прежде чем подрывники начнут взрывать грунт, следовало еще закрыть скульптуру и барельеф, дабы не повредить их осколками. Ведь как-никак, а это арт-объекты ленинского плана монументальной пропаганды, причем папуас открыт в один день с «двумя немцами в ванне», как прозвали московские остряки памятник Марксу и Энгельсу на площади Революции, бывшей Воскресенской. Не приведи Бог, пострадают, да в такие дни всеобщей скорби по Ленину. Сразу пришьют диверсию, не сносить головы.

Вскоре работники отдела сооружений Московского управления коммунального хозяйства начали завозить доски и брусья. Для рабочих разбили несколько военных палаток с печками внутри. Работа закипела. Памятники закрыли толстыми деревянными щитами.

Стоявшие прямо напротив на другой стороне Красной площади Кузьма Минич Минин и Дмитрий Михайлович Пожарский с удивлением взирали на происходящее.

– Что это они там опять затеяли? – спрашивал воевода.

– Опять какого-нибудь болвана решили поставить там, – десницей указывал посадский староста.

Когда арт-объекты оказались надежно защищены, гревшаяся в палатках команда подрывников приступила к делу.

Еще не забыл батюшка-Кремль, как бомбили его в ноябре 1917 года, как грохотало все вокруг, и, едва прозвучали первые взрывы, незримо вздрогнул от ужаса: опять! Но успокойся, главная твердыня московская, не по твою душу пришли нынче взрыватели.

Грунт и взрывчатке плохо поддавался, особенно поначалу, сходил тонкими слоями, и вновь гремели взрывы, а москвичи бежали поглазеть, что там такое грохочет. Недоумевали, покуда не прошелестели первые внятные слухи:

– Ленина там закопают.

– В самую глубину?

– Да не закопают, – пройдя вдоль толпы ротозеев, бросил им Щусев. – А мавзолей воздвигнут, его в стеклянном гробу там положат.

– Мозолей?

– Да не мозолей, а мавзолей, сиречь усыпальницу.

– Алексей Викторович! Алексей Викторович! – звали его по делу и без дела. На сей раз по делу. Под очередным слоем грунта обнаружились останки неких древних построек. Не исключено, что деревянного храма на месте сожжения еретиков при Иване Третьем. Жаль, но останавливать работы и бережно вытаскивать эти ценные археологические находки времени не предусматривалось, и Щусев махнул рукой:

– Взрывайте дальше, а то не успеем.

И терзаемая взрывами земля стала выбрасывать из своих недр куски дерева, черепки, обломки какой-то металлической утвари. Все это сваливалось в одну кучу и сразу увозилось на тачках подальше. Алексей Викторович то ходил вокруг стройки, то возвращался в отведенную ему комнату и там для согрева пил чай, а то и один кипяток. Выходя из ГУМа, поглядывал на Минина и Пожарского. Когда-то их здесь установили напротив Кремля, и Минин показывал Пожарскому цель – Кремль, захваченный поляками, коих следует изгнать. Отныне Минин будет показывать не только на Кремль, но и на мавзолей. И люди станут искать разные смыслы: вон там лежит наш Ленин, освободивший Русь не от поляков, а от эксплуататоров трудового народа. Или: вон там лежит новый поработитель России, убрать его!

А что сам Алексей Викторович? Он, построивший столько храмов, теперь возводил храм тому, по приказу которого разорялись православные храмы, который воспользовался голодом для массового изъятия ценностей из церквей и монастырей, при котором арестовывали и расстреливали священнослужителей.

Он, Щусев, строил Марфо-Мариинскую обитель для великой княгини Елизаветы Федоровны, а Ленин приказал уничтожить в Кремле памятник ее мужу, великому князю Сергею Александровичу, и лично участвовал в разрушении. Этот человек, лежащий теперь в гробу в Доме союзов, перевернул всю Россию – ту, которой Алексей Викторович служил верой и правдой и любил ее. Тихую, неторопливую, покорную.

Но сейчас она стала громкой, подвижной, непокорной, и что теперь? Не любить ее? Стареющая Родина-мать вдруг превратилась в задорную и вздорную девчонку, нелепую и дурковатую. Глупую в своем стремлении разрушать все старое и древнее, но при этом мудрую в своей животной молодости. И сколько ни ворчи на нее, у молодежи впереди будущее, тогда как у стариков позади прошлое, а впереди смерть.

И он, умудренный жизнью академик, отметивший в прошлом году свое пятидесятилетие, теперь, руководя строительством усыпальницы палача прежней России, одновременно и жалел ту прежнюю Россию, и с незлобной усмешкой взирал на юношескую прыть России обновленной.

Его глубоко поразил размах народного горя. Он не мог себе представить, какое количество людей, живущих в СССР, приедет в Москву на последний поклон, заполонит московские улицы, не покорится лютому морозу, чтобы только выстоять длинную очередь и пройти свои несколько секунд мимо гроба.

Теперь он воочию увидел, что Ленин был не просто лидером партии, а вождем огромного народа, пошедшего за этой партией и доверившегося ей.

– Ну, и шкурный интерес, – усмехнулся Щусев, размышляя обо всем этом и давая размышлениям перпендикулярную перипетию. Конечно! Ему бы сказали: «Мы вам поручаем…», а он бы: «Ни за что на свете! Хоть убейте!» Ну и убили бы. А Казанский вокзал не достроен, а Новую Москву окончательно возьмутся возводить всякие головотяпы, а сколько других великих проектов, а жену и детей вышвырнут из насиженного гнезда в Гагаринском переулке, а то и вместе с ним к стенке поставят! За какие идеалы он должен перечеркнуть все это? За то, чтобы не участвовать в похоронах великого, как ни крути, человека? Вот если бы ему велели: «Поезжай в Италию, найди и убей Жолтовского», тогда да – ни за что на свете! А тут… Нет за ним никакой вины, и точка.

Взрывные работы завершились только к концу дня.

– Спасибо, братцы, – попрощался Алексей Викторович с подрывниками.

Теперь предстояло установить каркас внутренних помещений, укрепить его, сделать потолок, возвести стены и основательные потолки. Все уже было им рассчитано до миллиметра. Все эскизы и схемы комиссия по организации похорон полностью одобрила.

С собственными эскизами убранства интерьера приехал Нивинский.

– О, Игнаша, вас тоже подключили! – обрадовался Щусев, что не один участвует в строительстве ленинской усыпальницы. – Для начала вас чаем напою с булочками.

Нивинский был помоложе. Он блестяще окончил Строгановское училище. Оформлял московский Музей изящных искусств, декорировал Бородинские торжества. Вместе с архитектором Дубовским создавал по Москве дома нового типа – дом под рюмкой на Остоженке, дом с рыцарем на Арбате, дом братьев Стуловых в Знаменском переулке. В