Четвертый берег (СИ) - Кленин Василий

— Недолгий вышел рассвет, — перебил Кошона Гванук.

— Да, — голосок писаря потух. — Вы можете не поверить мне, Ваша Светлость, но мне так жалко было Жанну д’Арк! Уж столько она натерпелась! Пытать ее не пытали, но… Я, знаете ли, вожу дружбу с братом Гильомом Маншоном, а тот протоколы заседаний вел. Так он право слезы лил, мне всё пересказывая. Как мучили ее, морили голодом и жаждой. Как унижали, обманывали, как хотели подлостью подвести ее под обвинение. Она одна против всех… Да не против всех! Многие, даже среди заседателей, ей сопереживали. Я пару раз там был: слепому видно, как чиста эта дева, как благодатны ее слова и мысли. Но епископ Кошон с Эстиве уж больно хотели ее казнить. Эстиве ее прямо на заседании шлюхой обзывал! Даже граф Уорик не вынес такого и выговорил прокурору. Маншон мне говорил, что еще чуть-чуть — и врезал бы тому…. Господи прости! А рука у графа…

— Не надо про графа.

— Да, конечно. Мучали Жанну, изводили несколько месяцев. А она… Она, словно Божьей любовью питается… Никогда не сдавалась. На любые выпады отвечала. До последнего. Прямо им сказала, что плена терпеть не станет и имеет право добиваться свободы любым путем. Не поверите, Ваша Светлость — выпрыгнула из башни Боревуар, где ее держали. Упала во двор, только Господним проведением не разбилась. Эстиве-подлец кричал, что от страха, что это грех самоубийства. А я уверен, что это была ее битва. Жанна д’Арк просто не могла не сражаться. И терпеть узилища не могла.

Пьера Кошона уже слегка лихорадило от собственного рассказа. Глаза горят, уже давно забыл, что лучше о таком говорить тихо…

— Любишь ее? — резко спросил Гванук священника.

Тот сбился на полуслове, глаза опустил — сразу понял, о какой любви его «герцог» спрашивает. Смотрит в сторону, а щеки горят.

— Что вы, Ваша Светлость!.. Какая любовь…

И быстро-быстро засуетился — мол, дела у него — засыпал бригадира извинениями и исчез. Гванук долго задумчиво глядел в камин на яростно переплетающиеся языки пламени. Машинально глотнул вина, снова скривился от омерзения — и в ярости швырнул кубок в камин.

Глава 3

Площадь Старого Рынка бурлила и кипела от собравшегося народа. В западной части ее стоял помост, еще попахивающий смолой, вокруг — несколько рядов разнаряженной роты личной стражи, а дальше — тысячеголовое море руанцев и окрестных жителей, сбежавшихся на лицезрение чуда. Наполеон в рыцарских латах (их он подобрал себе еще под Арфлёром, чтобы выглядеть для французов не столь… чужим) взял под руку Жанну д’Арк и под ликующие вопли вывел ее на «авансцену».

— Пресвитер Иоанн волею Господа прознал о бедах, свалившихся на Францию. Он обратился к почитающим его восточным народам и призвал нас выручить деву Жанну, которая должна спасти Францию от англичан! Мы прибыли. И вот смотрите, жители Руана — ваша Жанна д’Арк, ваша Орлеанская Дева свободна!

Ор поднялся страшный! Люди вскидывали вверх свои шапки, махали руками, плакали. Наполеон старался не думать о том, что примерно эта же толпа, может быть, с чуть меньшей, но тоже радостью смотрела бы, как Жанну сжигают за ересь.

Толпа. Слава богу, сегодня она ликует по светлому поводу.

И тут Жанна заговорила. Генерал уже начал привыкать к ее речи, но всё равно от легкого волнения у него запершило в горле. Дева всегда говорила на удивление спокойно. Она не проявляла настойчивость в убеждении, не терялась в неуверенности — просто излагала свои мысли. Которые шли из самой глубины ровным уверенным потоком. Слова ложились на положенные им места строго в положенные моменты. Как кладка крепостной стены. И от этой ровной гладкой незыблемости и сама мысль казалась такой же неоспоримой и неразрушаемой твердыней.

— Добрые люди, — не форсируя голос, сказала Дева. Словно, мягкий, но сильный порыв ветра, задувающий трепетный свечи, ее первые же слова загасили гомон народа.

— Добрые люди! — уже громче воззвала Жанна д’Арк. — Милостью Господа нашего обрела я путь. Снизошел он ко мне, сделав гласом своим и послав к королю нашему Карлу, ради спасения и освобождения нашей страны. И за то не уставала я благодарить Бога! Денно и нощно! Даже сидя в узилище, даже унижаемая неправедными судьями — я молилась и благодарила Бога! За что? За то, позволил мне жить и умереть ради Франции.

Толпа ахнула. Наполеон поежился. Непонятно, куда ведет эта женщина. Как-то повлиять на ее слова (даже узнать, о чем она собирается говорить) у него не было никакой возможности. Орлеанская Дева не терпела даже малейшее давление на себя. Генерал захотел было вклиниться в затянувшуюся паузу. Сказать что-то вроде «но теперь-то Жанне не надо умирать, теперь мы вместе…» — и спазм сжал его горло. Он моментально почувствовал, как наигранно, фальшиво будут выглядеть его слова на фоне речи Девы.

«Только испорчу всё» — одернул он сам себя. По счастью, Жанна д’Арк продолжила.

— Я не просила. Я даже помыслить не могла, что Господь проявит ко мне, непутевой, столько милости. Спасет меня от костра. Пришлет в помощь сильнейшее войско Пресвитерианцев.

Жанна развела руки, указывая на стройные ряды гвардейцев Наполеона. Странные доспехи, непривычные азиатские лица. Конечно, обыватели поглядывали на них со страхом. Но теперь! Когда сама Орлеанская Дева благодарит этих чужаков за спасение. Теперь Пресвитерианцы станут просто экзотикой. Но со знаком плюс.

Наполеон стиснул, спрятал довольную улыбку — Жанна еще продолжала.

— Пресвитерианцы освободили меня и освободили всех вас от власти англичан. Теперь мы снова имеем возможность бороться за свободу нашей страны!

Она воздела вверх руки.

— Все, кто любит меня — за мной!

Наполеон в сердцах прикусил губу. Как бы сейчас были уместны доспехи на Орлеанской Деве! Но он сам убедил ее одеться в женское. Мол, чтобы не смущать консервативные умы простолюдинов. Жанна хмурилась, но потом приняла это решение. Важно: не согласилась с ним, а сама приняла такое же решение. Зато наотрез отказалась рядиться в расшитое шелком одеяние герцогини (Наполеон выгреб почти весь гардероб жены герцога Бедфорда). Поэтому сейчас стояла в простом бюргерском платье, разве что добротный суконный плащ придавал хоть какое-то внешнее величие…

«Ничего, зато внутреннего с избытком».

Люди тянули к Деве руки, они светлели лицами. Наполеон почти физически чувствовал обмен энергией, который происходил между Девой и толпой.

«Если так пойдет, то с Жанной вместо флага я пройду торжественным маршем через всю Францию» — генерал тоже посветлел лицом. Посветлел еще и потому, что Орлеанская Дева не знала, что именно сейчас началась ее вторая жизнь: именно сегодня и почти на этом месте ее сожгли на костре.

Не то, чтобы он специально так подгадал момент для выхода к народу. Просто на пару дней девушка слегка. Видимо, так старательно держалась перед врагами, так напрягала все силы, что, расслабившись, напрочь их лишилась. Наполеон окружил ее заботой: служанками из местных, лекарями (тоже из местных, ибо свои — китайские и цейлонские целители — большей частью оставались с Золотым Флотом). А сам окунулся в дела, коих было выше крыши.

Первым делом: потери и приобретения. Слава богу, первых было мало — захват Руана его офицеры провели чисто, да и защитников оказалось не очень много. Но второго — тоже не хватало. Добычи — мало. Внушительной казны в столице герцогства Нормандия не нашлось. Приличных запасов продовольствия — тоже. Разве что оружия в избытке: с пленных и из арсенала замка. Ну, и пленные — знатных отобрали в первый же вечер, и с утра Мэй Полукровка и его люди начали тянуть из них информацию.

«Нам нужно знать всё: от недавней переписки герцога с королем, до того, откуда поступают продукты на замковую кухню» — напутствовал генерал своего начальника тайной службы. А также одобрил вербовку агентов из местных.

С утра же были очищены темницы замка. Причем, вышло оттуда не только отребье, но и вполне себе уважаемые люди. Которые, едва узнав о случившемся, с радостью изъявляли желание служить Жанне д’Арк. Среди таких, оказался, например, декан руанского капитула Жиль Дешан. Его в узилище засадил канцлер Нормандии как раз за профранцузские мысли и речи. Священник был уже весьма плох, но старался выглядеть бодрым и веселым. Наполеон уже знал, что во всём герцогстве большая часть епископов — итальянцы, которые, впрочем, даже не появлялись в своих диоцезах (вот так проявилась дружба английской короны с римским папой, дружба, которая позволила устроить омерзительное судилище над Жанной д’Арк), а архиепископа вообще не было.