Обретение Родины - Бела Иллеш

Как только на другом конце провода положили трубку, лейтенант связался по телефону с политуправлением воронежского фронта. Доложил о создавшемся положении и разговоре с Москвой. Начальник политуправления дал разрешение произвести тщательный отбор среди военнопленных и привлечь их к работам, пообещав в самое ближайшее время направить в Давыдовку врачей.

— Кстати о врачах… Вероятно, и среди военнопленных найдутся медицинские работники. При соответствующем контроле их тоже можно привлечь к работе. Возьмите на учет, товарищ лейтенант, и сообщите, сколько имеется врачей среди военнопленных.

— Со вчерашнего дня у меня уже работает один. Доктор Пал… или Петер, точно не запомнил. Шандор. Он из Будапешта. Врач-гинеколог, но может работать и в качестве терапевта. Говорит, что приходится двоюродным братом нашему майору Балинту. Он и пришел-то ко мне с намерением справиться о Балинте, хотя ему, конечно, не было известно, что Балинт служит в Красной Армии и воюет где-то рядом…

— Как раз рядом-то майора в данный момент и нет, — ответил начальник политуправления. — Если он жив, а я надеюсь, что это так, то находится где-нибудь у черта на куличках!

Занимавшийся делами военнопленных работник политуправления майор Геза Балинт в ночь перед прорывом находился в Урыво-Покровском, в доме местного попа. Едва фронт был прорван, он вместе со штабом дивизии двинулся на запад, вслед за наступающими частями. Командование фронта намеревалось отозвать его для организации лагеря военнопленных, но майора при штабе дивизии уже не оказалось. Он ушел в боевой рейд с танковой частью, получившей задание зайти в тыл противника и перерезать ему пути отхода. Балинт не давал о себе знать уже шестые сутки. Лейтенант Тот по десять раз в день справлялся о нем по телефону в политуправлении, но неизменно получал один ответ:

— Нет вестей. Ни плохих, ни хороших…

Лейтенант начинал терять надежду увидеть Балинта в живых, однако тщательно скрывал это даже от самого себя. Анна Вадас как-то в разговоре машинально произнесла:

— Бедный Балинт…

Йожеф Тот вспыхнул:

— Почему бедный? С какой стати ты называешь его бедным? Мы должны скорее завидовать ему: он там, на передовой, в то время как нам приходится вести здесь борьбу со вшами да лечить дизентерию.

Анна промолчала, а Йожеф снова отправился наводить справки у командования.

— Про Балинта ничего пока не известно, — последовал ответ. — А вот из Тамбова только что звонили. Машины с продовольствием застряли где-то на подступах к Давыдовке. Следом идет вторая колонна из двадцати четырех машин. Готовится к отправке третья.

Для расчистки дорог на подступах к Давыдовке лейтенанту Олднеру было поручено организовать группу военнопленных.

Первым долгом он начал отыскивать среди них коммунистов и антифашистски настроенных рабочих и крестьян-бедняков. Результат оказался совершенно неожиданным. За несколько часов удалось собрать пятьсот семнадцать человек, утверждавших, что у себя на родине они были коммунистами. Больше сотни из них якобы даже сидели несколько лет в тюрьме. Лейтенант Олднер, которого по его молодости все звали просто Володей, почесал в затылке: как же из этой полтысячи людей отобрать настоящих партийцев?

Сложная задача разрешилась неожиданно просто. Олднер сообщил пленным, что коммунистам поручается очень большая и трудная работа.

— У нас на фронте бывает обычно так, — начал он свою беседу в одном из просторных сараев, где собралось не менее четырехсот военнопленных. — Когда ранен советский боец, коммунист или член Коммунистического союза молодежи, он сразу после перевязки — разумеется, если рана не слишком серьезна и не угрожает жизни, — просит, чтобы его не отправляли в госпиталь, а послали обратно на передовую. Вот и вам, венгерским коммунистам, представляется сейчас возможность показать себя: поработать в интересах раненых и больных гонведов. Положение тяжелое, поэтому работа предстоит нелегкая…

Результат Володиной агитации был поразительный. Как только выяснилось, что дело идет не об улучшении питания, а о тяжелой работе, число выдающих себя за коммунистов сразу сократилось с пятисот семнадцати до пятидесяти девяти. Еще позже оказалось, что действительных членов нелегальной Венгерской коммунистической партии среди них было всего двенадцать человек.

Когда объявилось целых полтысячи «коммунистов», Володя не только изумился, но и растерялся. А после того, как их осталось всего пятьдесят девять, он огорчился и растерялся еще больше.

— Что можно сделать с такой горсткой людей, Йожка?

— Многое! — ответил лейтенант Тот. — Очень многое! На пути к нам находится автоколонна с продовольствием и медикаментами. Лишь только она до нас доберется, мы сможем тогда накормить всех. Первые машины можно ждать в любую минуту. Но для них требуется расчистить дорогу.

— Уж не думаешь ли ты, что для такого дела хватит пятидесяти девяти человек?

— Этого, конечно, мало. Но надо приступить к работе с теми, кто есть. Ничего умнее все равно не придумаешь.

Лейтенант Олднер собрал тех военнопленных, которые продолжали называть себя коммунистами даже после того, как им сообщили, что придется здорово попотеть. Вот что он сказал им. Три автоколонны с продуктами вышли из Тамбова. Машины застряли в семи-восьми километрах восточнее Давыдовки, так как дороги замело, а кое-где на них образовались ледяные торосы. Водители и охрана борются с бездорожьем — взрывают лед, расчищают колею и метр за метром пробиваются к Давыдовке. Нужно помочь, нужно самим расчищать путь, идя навстречу им.

— С нами пойдут восемь саперов взрывать торосы, — сказал лейтенант Олднер. — Больше людей в настоящий момент советское командование выделить не может, армия ведет преследование противника, каждый человек на счету. Разгребать снег и битый лед придется военнопленным. Чем быстрее пойдет работа, тем скорее получите еду.

Военнопленный Тимко, бывший рабочий с кирпичного завода, предложил вновь обойти село и попытаться втолковать гонведам, что работать они будут для своего же блага. Лейтенант Олднер разрешил, хотя и не слишком надеялся, что агитация найдет какой-то отзвук. Особых результатов она и впрямь не дала, и все же повторное разъяснение оказалось небесполезным.

Тимко неизменно заканчивал беседу с гонведами такими словами:

— Придется попотеть, зато у нас будет вдоволь хлеба и сала.

— Вот пускай сала сначала дадут! Тогда и попотеем, — чаще всего слышалось в ответ.

Впрочем, то с одних, то с других нар поднимались гонведы и присоединялись к Тимко.

Когда советские саперы подорвали первые ледяные глыбы, за лопаты взялись уже шестьдесят четыре гонведа. Большинство были до того измотаны и слабы, что с трудом держали лопаты. Куцые, трепаные шинелишки совсем не грели; люди отчаянно зябли; глаза их от ветра непрестанно слезились. Стоило разогнуть мокрую спину, дать ей отдых, как дрожь усиливалась. На обочине были свалены в кучу присланные командованием лопаты. Их постепенно заносило снегом.

Олднер вызвал к месту работ походную кухню. Появился горячий чай, к чаю выдавали порцию хлеба, правда более чем скромную.

Володя Олднер, изящный, стройный, с девичьим лицом, чуть ли не подростком проявил себя как подающий надежды историк — одна из его работ была удостоена премии, — а в семнадцать лет, после двукратного ранения на фронте, получил звание лейтенанта. Сейчас он сам встал в ряды работающих, вооружившись, как и они, лопатой.

— Главное, товарищи, выдержка! Выдержка и упорство, — говорил он. — Считайте, что каждая лопата снега — это ломоть хлеба.

Двое военнопленных выбыли из строя — один потерял сознание, у другого пошла носом кровь. Зато явилось четверо со стороны. Потом подошли еще трое. Когда саперы в третий раз подорвали торосы, лопатами орудовало уже шестьдесят девять мадьяр.

Сотни других стояли, сунув руки в карманы, и праздно наблюдали за работой: кто с любопытством, кто равнодушно, а некоторые даже с ехидцей. Были среди них и такие, у которых в глубине души шевельнулась то ли совесть, то ли жалость.

А в лагере по-прежнему энергично агитировал Йожеф Тот. Из села на дорогу время от времени выходили небольшие группы гонведов, по двое, по трое. Но выбывало из строя гораздо больше, чем приходило им на смену. Спустя четыре часа снег разгребали всего лишь тридцать четыре человека.

Лейтенант Олднер то и дело обращался к столпившимся вокруг зевакам:

— Ну, чего зря торчите на ветру? Не можете или не хотите работать, так ступайте по домам!

И они уходили. Но на их место являлись новые зрители. И тех — новых зевак — было вдвое больше.

С востока, где пробивали дорогу шоферы, теперь все чаще и все ближе раздавался грохот взрывов. Сильный восточный ветер доносил его до пленных.