Между Явью и Навью - Владимир Орестов

Упыриха скривилась и захохотала. Волшан наклонился над ней, и амулет, провиснув на тесьме, упал в ложбинку между двумя небольшими грудями. Упыриха завизжала, потом захрипела. И хрипела, пока княжья печать не прожгла ее насквозь, утонув в неживой белизне плоти.

Наскоро поснимав с мертвых уцелевшую одежу, они, превозмогая зуд затягивавшихся ран, бежали от реки глубже в лес. Волшан молча сопел, остывая от гнева, и на Неждану не оглядывался. Больше всего на свете он хотел, чтобы девка отстала и затерялась, но надеяться на такое счастье было бы слишком наивно.

– Цепь тебе справлю. С запором! – заявил ей поутру, когда и Меж-река, и побоище у переправы остались далеко позади.

– Что, как собаке? – вскинулась Неждана, почесывая спину между плеч, где розовел новой кожей грубый шрам.

– Не нравится? Иди прочь тогда. Не желаю видеть, как ты людей рвешь почем зря, – отрезал Волшан.

– Я не хотела…

Она потянула Волшана за рукав.

– Прости?

– Цепь не даст обернуться, пока я ее не сниму. Или будет так, или уходи. Лес большой.

* * *

Когда с одного из высоких холмов над спокойной рекой Ворсклой Волшан увидел небольшой вал и огородь Лтавы, пошла уже вторая седмица июня.

Ночь они провели в лесу, а утром вошли в городище. Кузни Волшан нашел без труда, по характерному запаху дымов и горячего железа. У самой городской стены их лепилось штук пять, но только одна заинтересовала оборотня. Звук молота оттуда доносился чистый, как музыка, да и был – музыкой. Мелодией мастерства.

У коновязи топтался рыжий конь. Не простой – очень хороший, в дорогой сбруе. Не суетился, только спокойно поглядывал из-под длинной челки да переступал ногами. На передней правой не хватало подковы. Велев Неждане близко не подходить, Волшан и сам зашел от ветра, чтобы животину зря не тревожить.

В кузнице невысокий и плечистый мужик отстукивал раскаленную подкову. У огня возился мальчишка-ученик в черной от копоти рубахе.

– Доброго дня! – поздоровался Волшан в паузе между ударами молота.

Кузнец кивнул не прекращая работы. Подкова быстро остывала, темнея. Ударив в последний раз, кузнец недовольно буркнул что-то в рыжеватую бороду и, подцепив подкову клещами, отправил ее в пылающий горн.

Волшан использовал возможность рассказать о своей нужде.

– Отчего же не сковать? – ухмыльнулся кузнец, временами поглядывая на подкову. – А ты цену такой работе да доброму железу знаешь, прохожий человек?

Теперь усмехнулся оборотень. Вот где пригодятся ему княжьи подорожные…

– Небесного железа у тебя не прошу, но за хорошее и заплачу хорошо, – пообещал Волшан.

– Я думал, конь мой уже подкован, а ты лясы точишь?

Кто-то громкий и громадный встал против света в распахнутых воротах кузни. Волшан не шевельнулся, да и кузнец не оробел, спросил, словно и не слышал вошедшего:

– Каков запор на цепи сделать?

– Оглох, Лиходей? – рыкнул детина и ввалился внутрь, цепляя кузнецову утварь длинными ножнами меча.

Тот бросил взгляд на краснеющую в огне подкову и задрал бороду, глядя на гостя.

– Договорю с хорошим человеком и тебя послушаю. Быстрее, чем подкую, не подкуется. Погуляй пока, десятничек.

Уважением к вою в речи кузнеца и не пахло. Он и сам был, судя по всему, человеком в Лтаве уважаемым.

– Что за птиц? – перенес внимание на Волшана дружинник. – Слышь, братик, поди сюда!

В кузнице стало тесновато. Мальчишка выскочил вон, когда второй такой же детина возник у ворот.

– Кто таков, спрашиваю! – надвинулся на Волшана первый из братьев.

Кузнец вздохнул, сказал негромко:

– Иди, по добру. К утру сделаю.

И покачал головой.

Волшан молча обошел одного брата, но другой схватил его за плечо. Напрасно. Оборотень дернулся, освобождаясь, и проскочил мимо, наружу.

– Ты постой уже! – догнали его окрик и сильнейший подзатыльник, от которого лязгнули зубы и зазвенело в ушах.

Братья напрашивались на драку, а Волшаново терпение таяло как весенний лед.

– Тебе и десятник не указ, бродник? – зарычал один из братьев.

Собрав последние капли воли, Волшан обернулся:

– Не твоей я дружины, десятник, чтобы в строй вставать по твоему слову. Ухожу уже. Прощай.

– Ну да-а? – растянул полные губы в улыбке второй братец. – Уходит он!

Его здоровенные кулаки сжимались и разжимались в предвкушении драки. Помня, что неподалеку осталась Неждана и что она может натворить, самим богам неведомо, оборотень пытался уйти миром, да не вышло. Старший из братьев уже заходил со спины. Волшан потянул из-за пояса кинжал. Авось не станут молодые вои всерьез с ним связываться…

Не сложилось. Против двоих он бы еще устоял, не вынь они мечи. Затыкая пасть внутреннему волку, молясь всем богам сразу, чтобы Неждана не кинулась его выручать белым днем посреди городища, Волшан уступил двум праздным болванам, едва услышал, что потащат его на суд наместника. Видимо, пришло время и княжий амулет использовать, не только подорожные.

Наместником Великого князя в Лтаве был посажен Боголюб, служивший в Мстиславовой дружине еще в те времена, когда тот Тмутараканским князем был. С годами его сильное, покрытое шрамами тело расплылось, но длань не утратила былой крепости. Человеком он был суровым, Мстиславу преданным. С домочадцами и горожанами не цацкался. Иерей Иоанн, щурясь от полуденного солнца, ждал, пока наместник закончит трапезу.

– Ты бы поел со мной, божий человек, – отерев жирные губы, пригласил Боголюб, – а то кусок в горло не идет, как гляну на твою худобу.

– Сыт я, благодарствую, – степенно ответил Иоанн.

Он пришел говорить о делах и надеялся, что благодушный настрой отобедавшего наместника будет тому в помощь.

Иерей Иоанн, прибывший в Лтаву на замену почившего предшественника, веровал истово. В сан его возводил сам митрополит киевский, он же и в Лтаву направил, дозволив собрать в растущем городище полный причт. Новое место служения Иоанну понравилось, вот только тревожили местные порядки. Лтавичи в храм ходили недружно, десятину несли из-под палки. Дьяк Никола жаловался, что в капища народ гурьбой валит, а на воскресную службу – ручейком. «Эх, – сокрушался преданный христианской вере Иоанн, – что тут поделаешь, если и в самом Киеве идолов по сей день почитают». Он считал такое великим святотатством, но держал эти мысли при себе. До поры.

Неожиданно с широкого двора перед крыльцом послышался шум. По ступенькам затопали, и в трапезную, стягивая шапки с голов, ввалились двое – широкоплечие, высоченные, кудрявые – наместниковы сыновья-погодки. В Лтаве их мало кто не знал. Оба служили в дружине, характерами были задиристы и до девок охочи.

– Отец, – запальчиво начал старший, – мы чужака привели! Дерзкий дюже, чуть меня не порезал, не посмотрел, что я десятник! И нож у