Между Явью и Навью - Владимир Орестов

общая сила и посыпались на политую чародейской кровью траву ногти-чешуйки, выбитые рыцарским мечом. И вот уже потекла из разрубленной змеиной шеи, развоплощаясь, Тьма. А сам Нагльфар начал клониться вправо – сильнее, сильнее.

А потом посыпались с его палубы за борт, в Явь, в седой ковыль, восставшие мертвецы, разбегаясь по степи будто тараканы, унося в светлый мир черные семена Тьмы, зародыши будущей гибели.

Но – будущей.

А сейчас он уходит! Уходит Нагльфар!

Кричит, клацает зубами мертвый кормчий, бьет костяным кулаком по чешуйчатому борту, но кормило уже не слушается его. И втягивается обратно, в межмировой разрыв, корабль-чудовище, воплощенная Тьма, утягивая за собой убившего Черномора рыцаря, который все еще рубит и рубит…

До тех пор, пока серебристая плеть, павшая с неба, не сдергивает его с корабельного носа и уносит куда-то в небеса.

И он уже не видит ни Нагльфара, ни Тьмы, ни безголового тела чародея, столь ненавистного Священной империи, ни повисшей на столпе мертвой княжны, чья стрела взяла первую кровь, ни шестерых выживших, вновь стоящих на земле, скрывшей в себе стоячие камни Хоровода.

А шестеро стоят внутри колец из вывернутого дерна, перепачканного степным черноземом, и смотрят в светлеющую полосу, на восток, где наливается розоватым теплом степная кромка, стоят и не верят, что всё. Кончилась Тьма.

И правильно, что не верят.

А Сувор всегда верил. Верил: сдюжит Черномор. Не было такого, чтоб он взялся – и оплошал.

Верил и не ошибся. Дунуло свежим ночным ветром в лицо, расширилась грудь – и понял Сувор: ушла Тьма.

Теперь их черед.

– Гридь! На конь! – рявкнул он.

И полусотня рванула по дорожке из примятой травы в посветлевшую ночь. И радость наполняла сердца…

Пока кромешная тварь не взмыла из травы передовому в лицо. Черней ночи, быстрей ворона.

Гридень не оплошал, пригнулся. Тварь скользнула по шлему, не зацепившись, ударилась оземь, где ее тотчас приголубило копытом, а через миг располовинило мечом.

Завоняло, будто сотню клопов разом прихлопнули.

– Огня! – скомандовал Сувор.

Свет факелов твари не понравился. Обе половинки зашевелились, задергались.

– Урм, Див, сожгите дрянь! Только траву не подпалите! – скомандовал Сувор. И остальным: – Шагом вперед!

Еще одну тварь пришибли уже на подходе к месту.

Эта не нападала. Склизкая, черно-зеленая, будто протухшие кишки. Раскорячилась на земле, то пучилась, то опадала. Будто тужилась, выдавливая из себя что-то… Эта если и боялась огня, то виду не подавала.

Может, потому, что посветлело?

Див нацелился копьем…

– Не трогать!

Один из богатырей. Верней, богатырша, избранная. Самая маленькая.

Взмах руки – осыпанная желтой пылью тварь в считаные мгновения ссохлась и осыпалась трухой.

– Что это? – спросил Сувор.

– Семя, – устало ответила избранная. – Смертное семя.

– Черномор там? – спросил Сувор.

– Там, – кивнула избранная. – Там… увидишь.

И Сувор увидел.

Беда.

Notes

1

 Здесь и далее автор эпиграфов Александр Мазин.

2

 Волох – служитель бога Волоха (Волоса, Велеса). – Здесь и далее примечания авторов.

3

 Явь – мир живых, Навь – мир мертвых.

4

 Плесков – старинное название города Пскова.

5

 Алатырь-камень – янтарь. Использовался для языческих воскурений, поскольку горюч.

6

 Фем – клановое объединение печенегов, включало в себя пять родов.

7

 Худ – исторический предмет одежды, наплечная накидка, закрывающая плечи и грудь и имеющая откидной капюшон.

8

 Мыт – место, где останавливались возы, лодки, позже название торговых и проезжих пошлин по суше и рекам.

9

 Тул – футляр, сумка для стрел; колчан.

10

 Маргиналии – записи и рисунки на полях старинных рукописей.