Пока ты здесь - Наталья Николаевна Ильина

Воспоминания душили. Воспоминания пугали. Она не могла ни поверить, ни принять того, что сгусток злобы и боли принадлежит ей самой. Что она вообще способна испытывать такую ненависть. И к кому? К родителям. К животному, собственному коню, который терпеливо и бережно носил ее на своей спине годы. Почему? За что? Ей нужно было это понять, и к черту дурацкое солнце, кажется, ускорившее бег!

У него густая грива. Слишком длинная для спортивной лошади, которой приходится весь сезон выезжать на старты. Слишком густая, чтобы каждый раз заплетать десятки косичек, сворачивая их в толстые «шишки», как это делают у выездковых лошадей.

Дина неумолима, на все просьбы коновода она отвечает: подровнять и продернуть можно, а стричь – нет! Ни за что!

Гардемарин полностью с ней согласен: встряхивает вороными прядями, отгоняя назойливую муху, ласково косит карим глазом, в котором плавится медовый отсвет полуденного солнца. Дина смеется, расчесывает гриву тяжелым металлическим гребнем, перекладывает на левую, «правильную» сторону. Ближе к затылку уже не дотянуться, Гардемарин слишком высокий, но никакие подставки Дине не нужны. Умница-конь опускает голову, вытягивая шею вперед, и дружелюбно фыркает. Кусок морковки перекочевывает из кармана жилета в теплые лошадиные губы. «Хороший мальчик», – шепчет ему на ухо Дина, оглаживая бархатную шкуру шеи.

Жаркое, до замирания сердца, чувство безграничной любви к коню продолжило сжимать грудь и тогда, когда воспоминание отступило. Чувство, когда-то жившее в каждом вдохе, в каждой мысли, никак не вязалось с другим – ненависти и гнева. Дина должна была узнать, что еще скрывает беспамятство, без этого никогда не получится опять стать собой. Страх снова шевельнулся в груди, словно живой, сдавил сердце. Не давая ему времени, она мрачно спросила Алекса:

– Так что? Идем?

– Конечно. Именно туда тебе к ночи надо добраться. На Крестовский остров. Не знал, что там есть конюшня.

Алекс вышел в прихожую, выглянул из квартиры.

– Ты ничего не слышишь? – насторожилась Дина.

– Нет. Тихо. На лестнице не должно быть слишком темно, я оставил все балконные двери открытыми.

Дина запомнила только сумасшедший бег по ступеням. Что там делал Алекс с дверьми, даже не заметила. К тому же ей казалось, что они провели дома целую вечность, а бег по лестнице был давно. Давно и неправда.

Они успели спуститься только одним этажом ниже, когда гулкое «р-ш-ш-ш-а» – жадное и нетерпеливое – заполнило мрак лестницы, взлетая откуда-то снизу, проносясь мимо них и исчезая на верхних этажах. Доводчики! Проклятые механизмы послушно закрыли двери на балконы!

Что-то коснулось ее ноги в районе щиколотки, Дина взвизгнула и пулей выскочила на балкон, к свету.

«Р-ш-ш-ш-а-р!» – почти обиженно рявкнула Тьма.

– Блин! – в сердцах ругнулся Алекс, выскакивая следом и захлопывая дверь. – Жди меня здесь. Я спущусь, все открою, только найду, чем двери подпереть.

Дину трясло. Челюсть прыгала, зубы постукивали друг о друга.

– Нет! Не уходи! – Она вцепилась в рукав его толстовки. – Подожди!

Этот страх был сильнее ее, нелогичный, по-настоящему животный, такой, что свело мышцы живота и неожиданно захотелось в туалет.

Алекс остановился.

– Ладно. Подыши.

Он перегнулся через перила и посмотрел вниз с высоты шестого этажа. Дина, все еще держась одной рукой за его рукав, заглянула туда же и отпрянула: закружилась голова. Она не помнила, чтобы когда-то боялась высоты, но ведь она много чего не помнила о себе.

Пока Алекс спускался и открывал двери, Дина прижималась спиной к холодным кирпичам простенка на балконе и пыталась унять дрожь. От страха, от напряжения постоянно приподнятых плеч ныли мышцы. Голова разрывалась от суматошных мыслей и обрывочных воспоминаний. Мама, папа, школа, Гардемарин, поцелуи в актовом зале… Что случилось? Как и почему она оказалась в этой ужасной копии родного города? Что с ней не так?

– Дура ты, Дин, – наставительно вещает Люська – Еремеева Люда, с которой Дина сблизилась неожиданно быстро, буквально с первых дней в новой школе. – Проще надо быть. Нравится – бери. Сможешь взять – и все, оно твое. А всякие моральные страдашки – для простаков. Льзя-нельзя, могу ли я? Магнолия! Ты можешь все! Все, чего действительно хочешь! А ушами пусть идиоты хлопают.

Дина зачарованно смотрит, как преображается Люськино лицо. Подруга успела накрасить только один глаз, и удлиненные тушью, красиво загнутые, аккуратно расчесанные ресницы делают его загадочным и глубоким. Второй, пока не накрашенный, выглядит бедненько – обычный серый глаз в рыжеватых прямых стрелочках ресниц.

– Ну ты даешь, – пытается робко возразить Дина. – Есть же правила, законы, в конце концов, и вообще – родители имеют право…

Люська восхищает своей уверенностью. Спорить с ней Дина не хочет, она хочет так же спокойно делать все что вздумается, не терзаясь никакими угрызениями совести, но промолчать не получается. Ей боязно и немного стыдно.

– Дети тоже имеют права, зайка моя! Особенно если им уже шестнадцать! Ты что, до старости у них разрешения спрашивать собираешься?

Они собираются в ночной клуб, где Дина не бывала ни разу. Люськин отец умчал в командировку, а бабушка попала в больницу, так что мама отпустила Дину к Люське с ночевкой без задней мысли. По широкой Люськиной кровати раскидана косметика, дверцы шкафа открыты настежь, демонстрируя пестрый ворох шмоток, подруга гримасничает перед зеркалом, приоткрыв рот, а Дина замерла на краю кровати, охваченная страхом и нетерпением, словно перед экзаменом.

При чем здесь Люська? С чего она вдруг пришла ей в голову? Дина вздрогнула: за дверью коротко стукнуло, и она распахнулась во всю ширь. Алекс подсунул под нее тяжелый черный ботинок слоновьего размера (и где только такой откопал?).

– Думаю, можно идти.

Он протянул Дине руку.

Сердце кувыркнулось у нее в груди, а потом застучало быстро-быстро, но Дина крепко сжала протянутую ладонь и перешагнула через порог.

Теперь все вокруг было знакомо до мелочей. Дома, магазины, кафешка на углу. И от этого блеклая, подернутая серой патиной улица выглядела совсем уже неприятно, как будто асфальт щедро поделился с окружающим пейзажем своей пылью. При мысли, что придется прошагать через половину опустевшего города пешком, Дине стало жутко. На конюшню ее возил папа. Реже – мама, а папа забирал после тренировки. И даже на машине дорога занимала изрядное количество времени.

Они снова свернули на проспект Энгельса, двигаясь туда, где еще сохранились одинаковые, словно близнецы, пятиэтажные дома, и конца им не было видно. Энгельса длинный, зато приведет куда надо кратчайшим путем, насколько помнила Дина. Да и Алекс не возразил.

Она ссутулилась под тяжестью воспоминаний, которые настойчиво прокручивались одними и теми же эпизодами в голове, но так и оставались непонятными, словно чужими. Слишком многих кусочков недоставало в сложной мозаике.

Чтобы отвлечься, она спросила:

– А откуда ты узнал, что умеешь играть на рояле, если ничего не помнишь?

Алекс пожал плечами. У него это получилось неловко, словно бы виновато.

– Да я и не знал. Просто увидел однажды инструмент, тоже