Юность Куинджи - Виктор Шутов

Народу песня понравилась, толпа зашумела, стала подбадривать кузнеца. Поднялся страшный шум, стража бросилась успокаивать людей. В это время Тер–Оглу и кузнец исчезли. Неподалеку стояли их кони, и они ускакали в густой лес. Вот какой был Тер–Оглу — защитник бедных, —закончил рассказ возбужденный Гарась, взмахнул кнутом и весело прикрикнул на волов: — Ну, живей, живей пошли!

Архип долго молчал. Как ни напрягал он своего воображения, а не мог представить лес, в котором разбойничал Тер–Оглу. Вокруг лежала степь. Под самый горизонт простиралась она взбугренным зеленым ковром под золотистым солнцем. Карпов тоже рассказывал про лес, про березы и ели, рисовал их в конторской книге. Какой же он, этот загадочный лес?

Может быть, в эти минуты раздумья у мальчика уже зарождалось желание во что бы то ни стало побывать в лесу, увидеть и услышать его голос, ибо о нем говорят, как о чем‑то могучем и таинственном. Архип тронул возчика за рукав и спросил:

— Дядя Гарась, эт‑то, вы в лесу бывали?

— Нет, в настоящем, дремучем не приходилось, — ответил тот, — Рощицы по балкам встречал. Их насквозь видать. Тощие они, жидкие.

Длинная однообразная дорога начала утомлять. Архип, рано вставший сегодня, перебрался с сиденья в бричку и лег на душистую траву, скошенную Гарасем вчера вечером. Под мерное поскрипывание колес и покачивание брички Архип уснул.

Уже на закате его разбудил разговор Гарася с незнакомыми людьми. Мальчик открыл глаза, приподнял голову. Невдалеке паслись волы, телега стояла на обочине дороги. Чуть поодаль, положив на землю по охапке травы, сидели Гарась и два бородатых мужика в лаптях. Было им лет по сорок. Сбоку них лежали котомки из суровой холстины.

— Нету никакой мочи, братец, — говорил с присвистом скуластый, с красными слезящимися глазами мужик, что сидел справа от Гарася. — Ни коровенки, ни лошаденки в хозяйстве. Гол как сокол. На барина — денно и нощно, денно и нощно…

— Измывается, — вставил его напарник. — На скотном дворе яму выкопали. Бревнами обложили. Непокорных в ней карает. Мою младшую сестру до могилы довел. Приказал ей на ночь в его покои являться. Знамо зачем… Она в лес убёгла. Пымали ее, бедолагу. Нагишом в яму ту треклятую посадили и водой обливать начали. А дело по морозцу было — слегла она от хвори. Через три недели на погост снесли…

— Убёгли от зверя–супостата, — снова заговорил красноглазый мужик.

— Куда же теперь? — спросил Гарась.

— Пробираемся на Дон. Слух такой, что там вольная земля.

— Земля‑то вольная, да мужики подневольные, — отозвался возчик. — Прятались у нас такие, как вы. Нашли их, жандармы в кандалы заковали.

— Все едино, жисти нету и без кандалов, и с кандалами… Ну мы пойдем, — сказал красноглазый, подымаясь, — Благодарствуем, хозяин, за хлеб и соль…

— Так на восход и держите. К Миусу выйдете.

Притихший Архип слушал разговор взрослых. Убавившаяся было в последнее время душевная боль по Карповым снова напомнила о себе. Почему люди обижают друг друга? Разве можно так? Он сам защищает от плохих мальчишек собак, птиц, кошек — их мучить нельзя, нельзя бить. Им больно, как и человеку. А кто защитит людей?

Увидев, как мужики забросили за плечи котомки и собрались уходить, Архип вспомнил о своей торбочке с харчами, припасенными на долгую дорогу.

— Дяди! — крикнул он и тише добавил: — Постойте. Вот… — Спрыгнул с брички, держа в руках мешочек. Подбежал к мужикам и протянул его. Сказал стеснительно: — Эт‑то, возьмите.

Красноглазый мужик поглядел на Гарася, проговорил смущенно:

— Благодарствуй, паря. Нам того — дали.

— Возьмите, — уже требовательно сказал Архип. — Вам да–а-алеко идти.

— Верно, —поддержал Гарась.

Беглецы низко поклонились и пошли в степь, все дальше и дальше удаляясь от дороги.

— Пора и нам, — нарушил молчание возчик. — С первыми петухами будем в Малом Янисоле. Там переночуем.

Через двое суток они остановились на ночлег в селе Новотроицком. За скудным ужином приютивший их крестьянин рассказал о чудном барине по прозвищу Графф, который приехал сажать в степи лес.

— Живет через дорогу у Хомы хромого, — говорил он, — Четырех хлопцев нанял на подмогу себе. Такие, как ты, будут. — Крестьянин показал на Архипа. — Учеными хочет сделать по лесной части. Да бедуют они на казенных харчах. И барин пообносился, но дела не бросает. Пуповиной к земле прирос. Там, где могила Гончарихи, над Калилагочевой балкой шумят его деревца. Аж чудно — в голой степи лес поднимается. Раньше от бога все было, а зараз люди мудруют.

У Архипа от любопытства и нетерпения загорелись глаза. Где‑то рядом растет лес. Вот посмотреть бы на него!

Только–только засерело небо, как Архип вскочил на ноги. Оглядываясь на храпевшего под кожухом Гарася, он на цыпочках вышел во двор и отправился к хате Хомы хромого. Ждать пришлось недолго. Из низеньких дверей мазанки вышел сухопарый мужчина лет тридцати пяти в соломенной шляпе, в брюках, заправленных в яловые сапоги, и в холщовой косоворотке, подпоясанной узким ремешком. В руках держал потертый кожаный баул. Он повернулся лицом к восходу, постоял немного и направился в небольшой сарай, оттуда вывел гнедую лошаденку. Запряг в дрожки, взял под уздцы лошадь и вышел за невысокий каменный тын. Здесь он увидел Архипа, наблюдавшего за ним.

— Ранний гость к нам пожаловал, — проговорил мужчина и приветливо улыбнулся, — Ну, подходи поближе, будем знакомиться. Я — подпоручик корпуса лесничих Виктор Егорович Графф. Через два «эф», в отличие от родового звания. С кем имею честь?

Архип не понял вопроса лесничего и вскинул на него недоуменный взгляд. Графф в свою очередь с любопытством смотрел на ладно скроенную приземистую фигуру мальчишки со взлохмаченной курчавой головой и пронизывающими черными глазами. Они поражали недетской глубиной и мыслью.

— Не в помощники ли ко мне пришел? — вновь заговорил он. — Откуда ты и как имя твое?

— Эт‑то, Архипом нарекли. Живу на Карасевке, в Мариуполе.

— Далеченько ты забрел.

— Хочу увидеть лес, — вдруг решительно сказал Архип.

— Увидеть или садить его?

— Никогда не видел. Хочу посмотреть.

— Однако… — Виктор Егорович не договорил. Поставил в дрожки баул, сел в них и предложил: — Забирайся и ты, любознательный Архип из Карасевки.

После медлительных волов ехать на дрожках было одно удовольствие. Сиденье мягко покачивалось на рессорах. Мальчишке казалось, что он сидит на качелях. На горизонте появилось розовое солнце и тоже начало качаться над землей, будто на невидимых веревках.

Виктор Егорович расспрашивал у юного спутника, кто его родители, как он очутился в этих краях, чем занимается дома. Тихий доверительный голос, приветливая улыбка расположили Архипа на откровенность.

— Ты знаешь, я тоже рано лишился материнской ласки и отцовской поддержки. Сам пробивался в жизни, — сказал Графф. — Определенную цель поставил перед собой. Трудно было, но добился своего.

— Я тоже добьюсь, — ответил Архип твердо. — Рисовать люблю. Если бы кто поучил меня.

— Совершенно справедливо, молодой человек. Нужно сначала учиться, много учиться, а затем дерзать. Создавать свое.

Через час они были на месте. У пологого спуска в широкую балку рядами стояли молоденькие деревца. Их насквозь просвечивали мягкие золотистые лучи спокойного утреннего солнца. Смиренно, как стеснительные подростки, вытягивались тонкоствольные клены с пятипалыми листьями. С ними соседствовали темно–зеленые с головы до пят ясени с округлой кроной. Их одногодки дубки, на одну треть ниже, не торопились тянуться вверх, они основательно закреплялись в земле своими корнями, будто понимали, что только им предназначена долгая жизнь в опаленном зноем степном краю. Не сейчас, а в далеком будущем встанут уже могучие дубы стеной перед шальными ветрами донбасского края и защитят его плодородные земли от суховеев и непогоды.

Представить такую картину Архип, конечно, не мог. Взглянув исподлобья на Виктора Егоровича, он спросил:

— Эт‑то, где же лес?

— Вот он, красавец будущий, — ответил Графф и, спрыгнув с дрожек, повел рукой в сторону посадки. — Не нам, так внукам нашим станет пользу приносить несомненную.

Он быстрой молодой походкой пошел меж деревьев. Остановился возле дубка, доходившего ему до пояса, подвел под его жесткий желтоватый листок свою ладонь, прикрыл другой, будто хотел согреть, и тихо заговорил:

— Лет через тридцать–сорок поднимется он над округой и будет созерцать поля хлебопашцев. — Немного помолчал в задумчивости и сказал снова: — Переживут они нас, переживут…

Глаза у него повлажнели, но он тут же встрепенулся, словно хотел сбросить с себя нахлынувшую грусть, и подошел к Архипу. Положил на его плечо руку.