Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами - Генри Мэйхью

на Ватерлоо-Роуд и прилегающих улицах, на небольших улочках между Ковент-Гарден и Стрэндом; некоторые находятся на улицах, выходящих из Оксфорд-стрит. Есть категория женщин, известных как «драчуньи», которые снимают комнаты и через какое-то время сбегают, не заплатив за проживание. Такие женщины годами успешно вводят в заблуждение владельцев меблированных комнат. Одна такая «драчунья», излюбленным местом прогулок которой, особенно по воскресеньям, был Нью-Кат в Ламбете, сказала, что «она ни разу не вносила плату за комнату, годами не делала этого и не собиралась делать. Они же убили Христа, и обмануть еврея — это не грех». По крайней мере, этот грех она совершала безбоязненно. Она хвасталась этим, в городе ее знали как Мошенницу Сэл. Была еще одна, ее подружка, которая проходила под именем Мошенница Бетт. «Неужели вы не знали ее в свое время? Да Господь с вами, она была способна проделать столько же афер, сколько людей на луне! Она меняла места жительства, никогда не задерживалась долго на одном месте; ее вещи никогда не распродавали. А так как она ловко умела орудовать кулаками, жила неплохо. Только довольно крупный мужчина мог выкинуть ее из дома, а после того, как он это делал, она всегда давала ему что-нибудь на память о себе. О, у некоторых из них остались о ней воспоминания! Она покалечила многих… распявших Христа!» — «Она участвовала когда-нибудь в потасовках?» — «Во многих. Много раз попадала в тюрьму; знала каждого судью так же хорошо, как кидалу Джо, который был, можно сказать, ее особым другом». — «Он хорошо ей платил?»

Этот вопрос был задан лишь для того, чтобы удостовериться в размере компенсации, которую она и ей подобные имели обыкновение получать, но он привел ее в сильнейшую ярость. Моя собеседница была высокой, дородной женщиной лет двадцати семи, не совсем лишенной привлекательности, с круглым лицом, толстыми щеками и довольно хриплым голосом. У нее были толстые, мускулистые руки, а когда она стояла на ногах, производила впечатление грозного противника в уличной ссоре или потасовке.

«Хорошо ли он платил? Ты что, собираешься оскорбить меня? Зачем это ты задаешь мне такие «дешевые» вопросы? Так Джо был в тысячу раз лучше тебя!» Потом она пожалела об этих словах. Джо не был таким жуликом, каким — она готова поклясться даже перед смертью — был я. «Не хочешь ли ты промочить горло?» — «Ну, я бы не возражала».

Улица Нью-Кат. Вечер

Остановка в пивнушке, расположенной поблизости, в которой Мошенница Сэл, по всей видимости, чувствовала себя как дома, умиротворила и успокоила ее.

На просьбу дать «чуточку чего-нибудь крепкого» за стойкой откликнулась молодая женщина кратким вопросом: «Неразбавленное?» Последовал утвердительный ответ, на мраморную стойку был поставлен стакан джина, который был моментально проглочен. Второй и третий быстро последовали за ним, очевидно, к великой зависти какой-то женщины, которая, как шепотом сказала мне моя собеседница, звалась Пьяница Лу и была красавицей — чего бы ни стоил этот последний эпитет. Но слов «у нас с ней была ссора» было достаточно, чтобы объяснить тот факт, что они не заговорили друг с другом.

«Сколько, по-вашему, вы зарабатываете в неделю?» — наконец отважился я спросить.

«Хорошо, я скажу тебе, — был ответ. — Неделя на неделю не приходится, я зарабатываю фунта четыре или три — иногда пять. Бывало и по восемь, и по десять. А Джо, он хорошо зарабатывает, это да. Я хочу сказать, когда ему фартит. Однажды, после одного ограбления, он дал мне пятерку, и я на нее хорошо погуляла вместе с Пьяницей Лу. Иногда я получаю три шиллинга, полкроны, пять шиллингов или время от времени десять, в зависимости от того, что за мужчина. Кто такой этот Джо, о котором я говорю? Ну, мне нравится твое нахальство. Как бы то ни было, он взломщик. Я ничего такого не делаю, никогда не делала и не буду; это небезопасно, да. Как я начала вести такую жизнь? Это простой рассказ. Я была служанкой в Бирмингеме. Мне надоело работать и надрываться, чтобы заработать себе на пропитание и получать за это — плохую жизнь. Вкалывать за пять фунтов в год, да я бы скорее умерла с голоду, это точно. Через некоторое время я уехала в Ковентри, удрала из Бирмингема, как мы говорим в наших краях, и стала встречаться с солдатами, которые там квартировали. Вскоре они мне надоели. С солдатами хорошо — с солдатами-то — гулять и всякое такое, но они не платят, потому что, ну, у них нет денег. И я сказала себе: поеду в Лондон, да так и сделала. Я быстро нашла там себе место. Эта жизнь нехорошая, которую я веду, и сейчас я подумываю с ней завязать. До свидания вам. Надеюсь, мы узнаем друг о друге больше, когда снова встретимся».

Когда она ушла, я обратил внимание на женщину, о которой говорил выше. Пьяница Лу — это имя не было эвфемизмом, оно было рассчитано на то, чтобы создать у слушателя предвзятое мнение против его обладателя. До этого я лишь бросил на нее один взгляд, а более внимательное наблюдение удивило меня, так как произвело на меня благоприятное впечатление. Она выглядела как леди, хотя и была осунувшейся. На ней не было безвкусной одежды кричащих расцветок. Ее платье было опрятным и свидетельствовало о вкусе при его выборе, хотя и дешевым. Я заговорил с ней. Она взглянула на меня, не отвечая, и выглядела при этом подавленной. Предположив, что причиной было то, что она вчера вечером напилась и пришла теперь в пивную, чтобы добавить, но не сумела получить кредит, я предложил ей полкроны и сказал, чтобы она взяла себе на эти деньги, что хочет. В ее глазах появился огонек; она поблагодарила меня и, позвав барменшу, сделала заказ с победной улыбкой. У нее был достаточно аристократический вкус, чтобы предпочесть белый бренди обычным напиткам, которые отпускаются в питейных заведениях. «Глоток бренди», как она это назвала, придал ей сил. Она заказывала стакан за стаканом, пока не потратила все деньги, которые я ей дал. К этому времени она была совершенно пьяна, и я был бессилен остановить ее. Прижимая руку ко лбу, она воскликнула: «Ах, моя бедная голова!» Я спросил, что с ней случилось, и впервые она снизошла до меня или почувствовала себя в таком расположении духа, чтобы поговорить со мной. «Мое сердце разбито, — сказала она. — Оно разбито с 21 мая. Я хотела бы умереть;