Вор без имени - Илья Соломенный

Чья-то мускулистая рука ухватила меня за волосы, когда я пробегал мимо узкого проулка, и затащила внутрь.

Меня с размаху припечатали к стене — да так, что клацнули зубы, а яблоко и краюха хлеба, в которые я вцепился, словно краб и не выпускал весь забег, упали на землю.

Меня окружили трое — тех самых сволочей, которые избили меня в самом начале!

К стене меня прижимал главарь — высокий, курносый, с уродливым шрамом на подбородке, с копной спутанных и грязных волос. Он злобно смотрел на меня прищуренным взглядом.

По бокам от него стояли двое других — один парень, с лицом, покрытым оспинами, и мутными, почти белыми глазами, и второй — коротышка в очках без стёкол, с веснушчатым лицом и рыжими лохмами. В темноте проулка был и третий — тот самый худощавый с острым лицом, на которого я налетел на рынке.

— Он! — выпалила эта щепка, — Он меня толкнул и запалил, сука!

— Да ла-а-а-ан! — выдохнул здоровяк, обдав меня чесночным дыханием, — Знакомые всё лица!

— Это ж тот приблуда-бард! — изумился веснушчатый рыжий.

— Где моя гитара, сволочи? — прорычал я — и тут же получил удар под дых, мигом выбивший из меня весь воздух.

Захрипев, я упал на колени — но у меня хватило ума тут же выставить перед собой руки, потому ногу рыжего очкарика, который хотел меня пнуть, поймать удалось.

Эти суки напали на меня уже во второй раз! Просто так!

Ярость затопила разум так быстро, что я даже понять не успел, что произошло. Боль на несколько мгновений отошла, слабость тоже — и я дёрнул ногу обидчика на себя, слегка отклоняясь назад и выкручивая её.

Парень вскрикнул, повернулся на пятке — и рухнул лицом вниз, на грязные камни. Успел выставить руки — но оставил лицо открытым, и я, вскочив, с остервенением пнул его в рожу со всей силы, которую только удалось собрать.

Он всхлипнул, очки треснули, нос хрустнул и из него брызнула кровь.

— Ах ты тварь… — раздался голос сбоку…

…а затем на меня обрушился град ударов.

На этот раз ублюдков никто не остановил, и меня избивали долго — мне показалось, целую вечность…

Живого места на мне не осталось вовсе — разве что голова, которую я всё время прикрывал.

Когда босяки закончили, здоровяк снова поднял меня за грудки и прижал к стене.

— Ну вот чо, приблуда… — вздохнул он, — Ты нам дело испоганил, слыш? Навару ноль, виновен ты. Значит тебе и исправлять ситуацию, есть понимание?

— Пош-шёл ты…

— Пайду-пайду, — расплылся в улыбке курносый, — Только падажжу пару деньков — вдруг ума наберёшься? Ты пацан, живчик явно, придумаешь чё надо. Кароч — пять серебряков на этом же месте послезавтра нам отдашь. Взамен тех, которые Крыса, — курносый указал на худого товарища в чёрных обносках, — Не смог из-за тебя упереть.

— Гитару верни… Тогда принесу, — сплюнул я.

— Продали мы твою брянчалку, идарак, — курносый обозвал меня каким-то непонятным словом, — Да и так бы не дали, дебилы чоль?

— Похожи…

Ещё один удар под дых, и я снова осел на землю, скорчившись как ребёнок.

— Кароч послезавтра ждём. Не принесёшь серебро — переломаем нахрен ноги, понял? А чтобы понял серьёзность… Да и за дерзость надо добавить, да, симория?

Я почувствовал, как кто-то взял меня за левую руку, вытянул её…

Попытка выдернуть её ни к чему не привела — а через секунду послышался треск, и предплечье разорвало от невыносимой боли…

Глава 4

Вульфары

Сколько я провалялся в проулке — не знаю.

Сначала разум поглотила боль в сломанной руке, затем наступило какое-то отупение и мысли вновь закружились обрывками каких-то воспоминаний.

А потом пришла какая-то бродячая псина и начала слизывать кровь с моего разбитого лица — тогда-то я и пришёл в себя окончательно.

— Пошла вон! — рявкнул, отмахнувшись здоровой рукой, и тут же зашипел от боли в сломанной.

Проклятье… Уроды! Как же я теперь?..

На глаза навернулись слёзы, но усилием воли я сдержал их. Кое-как поднялся на отбитые уличными оборванцами ноги, поднял из грязи яблоко и хлеб, которые эти твари не забрали — и поковылял к своему убежищу по вечернему городу.

Сколько же я провалялся?..

Теперь меня не удивляли ни уличные иллюзионисты с какими-то проекциями, ни стражники, ведущие на поводу каких-то рогатых жуков размером с собаку, ни заливисто смеющиеся эльфийки в цветастых юбках.

Я просто хотел забраться в свой угол и лечь… И поесть… И…

Разум туманился — может, у меня сотрясение?..

Кое-как забравшись на крышу — сломанная рука вспыхивала болью при каждом движении — я как мог оттёр от грязи свой скудный ужин (который должен был быть завтраком), съел всё это в два счёта — и улёгся на деревянный пол.

И думал только о том, что я тут не выживу…

* * *

Проснулся я от дикой боли в сломанной руке.

Застонав, сел, и понял, что болит не только она — всё тело ломило со страшной силой. Левый глаз заплыл окончательно, и я даже не мог его разлепить. А ещё у меня был жар.

— Холодная вода, грязь, антисанитария, побои… Ещё и рука сломана, — бормотал я, стараясь хоть как-то осознать происходящее.

С рукой и впрямь всё было не в ладах. За ночь она распухла, и болела так сильно, что я непроизвольно скрежетал зубами.

Единственное, на что у меня хватило ума и сил — разодрать остатки рубашки (хорошо, что я её не выкинул!) и соорудить из них какую-никакую перевязь. Затем я спустился в проулок, отыскал уже знакомую бочку с водой, напился, протёр руку как мог, умылся, и заковылял в город.

Солнце стояло уже высоко, но сколько сейчас было времени, я понятия не имел.

На меня обращали внимание — но ровно столько, сколько обращают внимания на бездомных бродяг. Избитый оборванец — от такого сразу отводишь взгляд, делаешь вид, что его тут просто нет…

Мне было плевать. Всё, что меня волновало — отыскать какой-нибудь госпиталь, где меня могут подлатать.

Иначе я просто не выживу.

— Да хотя бы в церкви… — прохрипел я, вспомнив о таких местах и разглядывая окрестные дома, — Наверняка тут должны быть церкви!

Церквей поблизости не было. Я не мог забраться повыше, чтобы осмотреть городские кварталы, а говорить со мной никто не хотел. Стоило только сунуться к кому-нибудь с вопросом, как меня покрывали трёхэтажным матом из неизвестных слов (зато