Как рассказывать истории. Простая технология сторителлинга на сцене, работе и в кругу друзей - Мэттью Дикс

том, что пришлось пережить ее отцу в годы Второй мировой войны, об ужасе и страданиях, которым он стал свидетелем. Вновь возвращается на диван: фильм вот-вот начнется. Неужели сегодня вечером она наконец его увидит? Увидит своими глазами весь тот ужас, через который прошел ее отец в юности? История заканчивается вопросом: суждено ли ей именно в этот вечер найти в себе силы и смелость наконец посмотреть этот фильм?

Это история, пронизанная ее искренностью и уязвимостью, но неразрывно связанная и переплетенная с папиной историей.

Или вот еще другая женщина: она приехала к отцу, который упал на полу в гостиной и повредил спину. В ожидании скорой помощи она идет к морозилке, чтобы взять там что-нибудь холодное и приложить к ушибу, – и обнаруживает, что морозилка битком набита едой. «Только не Lean Cuisine[5]!» – кричит отец из гостиной.

А почему его морозилка до отказа набита едой? Потому что он едва не умер от голода в годы Холокоста. Рассказ о том, каково ей приходится с пожилым отцом, эта женщина перемежает его же воспоминаниями тех лет, наглядно иллюстрируя то, сколько власти спустя годы остается у прошлого. Потом – возвращается в настоящее, и мы видим бар-мицву[6] ее сына. Отец, превозмогая сильнейшую боль, все-таки присутствует в синагоге. Человек, который когда-то был голодным еврейским подростком в нацистской Германии, теперь видит ритуал посвящения собственного внука, о чем и помыслить не мог в те далекие годы. Наша рассказчица безумно счастлива, что в такой знаменательный день отец рядом с ней. «Пусть теперь объедается деликатесами сколько хочет – он это заслужил», – говорит она. А потом рассказывает собственную историю – историю дочери человека, пережившего Холокост, из которой мы также немало узнаем о ее отце.

Или – еще одна женщина: она вернулась в концлагерь, где когда-то содержалась ее мать. Бродя по этому лагерю, она чередует собственные впечатления с воспоминаниями матери. Рассказчица – на первом плане, она описывает то, что видит и чувствует в данный момент; при этом ее мать – ныне покойная – стоит позади, отбрасывая на все вокруг огромную тень.

Каждый из этих рассказчиков проделал потрясающую работу, чтобы поделиться с нами своей историей, дополненной элементами хорошо структурированного повествования, и в то же время через их истории мы гораздо лучше начинаем понимать и их родителей, и этот страшный период для человечества.

Хорошая история – как многогранный бриллиант: каждый из нас найдет в ней что-то свое. И если отыскать ту грань, которая привлекает именно вас, – можно рассказывать историю как свою собственную.

Или пусть за вас ее расскажет кто-нибудь другой.

«Испытание ужином»

Наконец, история должна пройти «испытание ужином». Заключается оно в следующем: могли бы вы рассказать историю, которую приготовили для выступления на сцене, в конференц-зале или на воскресной проповеди, так же, как рассказали бы своему другу за ужином? Именно в этом должна состоять ваша цель.

Сценическая версия вашей истории и более повседневная, для дружеских посиделок, должны быть как две сестрички: то есть отличаться друг от друга, но не радикально.

Это означает, что лучше отказаться от странных размахиваний руками. Видя, как рассказчик яростно жестикулирует и хлопает руками, словно бабочка крылышками, я всякий раз думаю:

«За столом ты бы так делать не стал. Так почему делаешь сейчас? Ведь это не театральная постановка. Ты просто рассказываешь историю».

Слыша, как человек говорит, что пурпурные фиалки особенно прекрасны на бархатной подушечке из лиловых петуний, я думаю: «Так не говорят. Это ведь не поэтический вечер – ты просто рассказываешь историю. Никто не сел бы ужинать с человеком, который вот так вот разговаривает».

Когда рассказчик начинает свою историю со слов «Мам, я просил не заглядывать под мою кровать!» или даже с какого-нибудь звука (например, «Бум!»), я думаю: «Я бы не стал ужинать с тем, кто начинает свою историю с середины. И почему рассказчикам так нравится этот прием?»

Представьте, как это может восприниматься со стороны:

Я. Привет, Том. Как день прошел?

Том. Неплохо. Я рассказывал про Лиз и ее собаку?

Я. Нет. А что с ними?

Том (делает короткую паузу, потом начинает). «Лиз, я иду гулять с собакой вдоль озера!» Хлопает дверь, и мы с Фидо бежим к воде.

Я. Остановись, пожалуйста.

Если уж вы не смогли бы рассказать о себе подобным образом за столом, ради всего святого, не пытайтесь делать это со сцены. Сторителлинг – не театр. И не поэтический кружок. Ваша история должна быть лишь чуть более проработанной, чем та, что вы рассказали бы за кружечкой пива с друзьями.

Делясь рассказом с аудиторией, мы как бы играем с ней в игру: делаем вид, что говорим абсолютно без подготовки. Что это импровизация, не предполагающая репетиций перед зеркалом. Но, как правило, это не так. Да, большинство рассказчиков не зазубривают свои выступления (и я сам настоятельно рекомендую не делать этого), но все же готовятся. Они запоминают ключевые моменты истории, знают, с чего начать и чем закончить, запоминают особенно смешные пассажи.

И еще: перед выступлением у них обязательно есть план.

Аудитория в этом спектакле тоже играет свою роль: слушатели делают вид, что искренне верят в импровизацию. Ведь именно это им нужно – верить в то, что им рассказывают искреннюю и подлинную историю, а не показывают представление. Так публика и рассказчик вместе приходят к некоему компромиссу между экспромтом и отрепетированным выступлением. Так рождаются идеальные истории.

Я и сам надеюсь, что мои рассказы лежат где-то в этой плоскости – ведь это означает, что они прошли «испытание ужином». То, что я говорю со сцены перед многотысячной аудиторией, не должно сильно отличаться от историй за столом перед единственным слушателем. Ведь за столом не думаешь о каких-то особых методах и приемах, позволяешь себя перебивать, можешь сделать остроумные замечания или ремарки. Но, по сути, это должна быть та же самая история.

Вот что такое «испытание ужином». Это гарантия того, что ваша речь не похожа на… выступление, на спектакль, на нечто отрепетированное и искусственное. Тогда аудитория будет воспринимать вас как такого же человека, а не как актера с Бродвея,