Лимеренция - Х. К. Долорес

друзьями и убедиться, что у них все в порядке, — и смотрю, как Дин Робинс снова берет микрофон.

Прежде чем покинуть сцену, Адриан обнимает родителей Микки. Он все время является воплощением сочувствия, даже когда мама Микки снова падает в его объятия и ему приходится ее успокаивать.

Действительно, должно быть, со мной что-то ужасно, чудовищно не так, потому что чем дольше я смотрю, тем больше не могу избавиться от мысли, что что-то не так.

Такое чувство, что я наблюдаю за актером, исполняющим роль скорбящего друга, а не за настоящим скорбящим другом.

Золотой мальчик Лайонсвуда пробирается сквозь толпу, получая похлопывания по плечу и похвалу за свою трогательную речь со скромной улыбкой.

Он проходит мимо меня, и движением, продиктованным исключительно импульсивностью, я делаю нечто совершенно на меня не похожее — хватаю Адриана за рукав его дизайнерского костюма.

И тогда я обращаюсь к нему со своими первыми словами в жизни.

— Ты говорил, что был близок с Микки, — говорю я. — Должно быть, ужасно было видеть его таким. После того, как это случилось.

Вблизи бросается в глаза, какой он высокий, какие широкие у него плечи. Мне приходится вытягивать шею, чтобы встретиться с ним взглядом.

Должно быть, я говорю как еще одна жеманная студентка, готовая петь ему дифирамбы, потому что он даже не смотрит на меня.

— О, я понятия не имею. Мне посчастливилось быть в библиотеке, когда Микки прыгнул.

Слишком тихо, чтобы не услышал кто-нибудь еще, кроме него, я говорю:

— Нет, ты не был там. Ты лжешь.

Теперь это привлекает его внимание.

Адриан поворачивается и смеривает меня взглядом своих темных глаз.

У меня перехватывает дыхание, наполовину от страха, наполовину от удивления.

Его глаза, обрамленные длинными чернильными ресницами, такие темные, что с таким же успехом могут быть черными — и даже более впалые, чем кажутся издалека.

Он окидывает меня оценивающим взглядом, который не похож на оценивающий взгляд мальчика-подростка на девочку-подростка, а на что-то совершенно другое.

Как будто он оценивает меня, видит, какую угрозу я представляю.

Мне приходится напрячь все силы, чтобы не ерзать под его пристальным взглядом.

Через мгновение его полные губы растягиваются в улыбке, но она выглядит слишком натренированной, чтобы быть искренней.

— Я полагаю, ты права, — говорит он, — не в библиотеке, когда это случилось. На пути к выходу.

— Нет, — парирую я, — Тебя вообще не было в библиотеке той ночью. Ты был в общежитии для мальчиков, когда это случилось. Этаж Микки. Ты должен был видеть его тело. Или слышать крики.

Его улыбка не сходит с лица, но глаза сузились.

— Я думаю, ты, возможно, принимаешь меня за кого-то другого. — И прежде чем я успеваю это опровергнуть, он вырывает свой рукав из моей хватки. — Извини. Мне кажется, я вижу одноклассника, который меня зовёт.

Я больше не тянусь к нему.

Если я попытаюсь задержать его здесь еще немного, он просто закатит сцену.

Он обходит меня, и я думаю, что мы закончили, но затем он останавливается и бросает на меня последний прощальный взгляд.

— Кажется, я не расслышал твоего имени.

Я сглатываю.

— Поппи.

— Поппи. — Это слово слетает с его языка, как масло, и я внезапно понимаю, почему Софи загорается всякий раз, когда он обращается к ней по имени. — Было приятно познакомиться с тобой.

Он исчезает в толпе, и только когда он оказывается в нескольких футах от меня, увлеченный беседой с группой игроков в лакросс, мое сердце перестает бешено колотиться в груди.

Глава пятая

— Это детектив Миллс? — Мой голос — и рука, сжимающая телефонную трубку, — оба дрожат.

— Да, а это кто?

— Это Поппи. Поппи Дэвис.

Интересно, слышит ли она комок, застрявший у меня в горле?

На другом конце провода раздается какое-то шуршание, прежде чем знакомый приглушенный голос отвечает:

— Да, мисс Дэвис. Я помню вас. Есть какая-то причина, по которой вы звоните мне в 10 часов вечера?

Я тереблю ее визитку, которую она сунула мне в руку, когда я выходила из комнаты для допросов в полиции. Я не думала, что она мне понадобится.

— Извините, что беспокою вас, — говорю я ей. — И я действительно не хочу тратить ваше время впустую или что-то в этом роде, и, возможно, это пустяки, но вы сказали позвонить, если я вспомню что-нибудь еще. Это не касается конкретно Микки, и, возможно, это не имеет отношения к делу, но…

— Почему бы вам не зайти в кабинет перед завтрашними занятиями? — Она прерывает меня, и в ее голосе звучит гораздо меньше раздражения, чем несколько минут назад. — Мы можем поговорить обо всем, что бы это ни было, при личной встрече.

Я плюхаюсь на одеяло, радуясь, что мне не нужно пытаться выразить это словами по телефону.

— Хорошо. Да. Звучит заманчиво.

И вот так я обнаруживаю себя сидящей напротив детектива Миллс на следующее утро, взволнованная и невыспавшаяся. Мы снова в комнате для допросов, которая при дневном свете кажется менее устрашающей.

— Вот, — говорит она, подвигая кофейную чашку по столу. — Похоже, вам это нужно.

На этот раз я беру ее без колебаний и залпом допиваю кофе.

— Спасибо.

Детектив Миллс едва ли выглядит более отдохнувшей, чем я, ее каштановые волосы зачесаны назад в тот же тугой пучок, что и несколько ночей назад. Меня так и подмывает спросить, служила ли она в армии.

— Что ж, мисс Дэвис, — говорит она и щелкает ручкой. — Расскажите мне, что вам известно.

И я это делаю.

Я рассказываю ей о том, как видела Адриана Эллиса в комнате общежития. Как он солгал о том, что был в библиотеке. Наш разговор в ночь бдения. Чем дольше я рассказываю, тем менее компрометирующей кажется эта история. Если уж на то пошло, я, вероятно, выгляжу как сумасшедшая — подслушиваю разговоры Адриана и противостою ему на бдении, за которое он заплатил.

На данный момент он сделал для мертвого Микки больше, чем я когда-либо делала для него живого.

Но детектив Миллс не перебивает меня. Она записывает все это в свой маленький желтый блокнот, и когда я наконец перевожу дыхание, она спрашивает:

— Это все?

Я киваю, теребя край кофейной чашки.

— Вы можете сказать мне, если я веду себя нелепо. Я знаю, как это должно звучать. Адриан Эллис всегда был добр ко всем в школе, и даже если он лжет, скорее всего, это ерунда. Или, по крайней мере, ничего общего с Микки.

— Ложь о своем местонахождении в ночь чьей-либо смерти —