Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019 - Коллектив авторов

class="v">Сосны гладит ветер,

бьет в тугую жесть.

Хорошо, что дети

и лисички есть.

Знаю я, где косят

зайцы трын-траву.

Ты приедешь в восемь

посмотреть луну.

Вся рыба у Давида

Как въедешь в Завидово:

терпуг, форель, лещ, муксун.

Вся рыба у Давида.

Давид – широкоскул.

Будет мост, колокольня.

Солнце, больно глазам.

Глазам, повторяю, больно.

Давид – казах,

чеченец? Не видывал

у палатки его,

но все рыбы – давидовы,

все они у него.

А кто сам он – не колется.

у Давида рыбий ковчег.

Узнаем, остановимся.

Рыбак он? Человек?

«Москва до запахов подмышек…»

Москва до запахов подмышек

знакома, до самих глубин,

которую пресветлый Мышкин

понюхал, но не полюбил.

До трещины на тротуаре

и лип Садового кольца,

где об одной идущей паре

писать мелодию с лица.

До в банке с крышечкой сметаны,

смолистых тополиных стрел,

до Николая-из-титана

и Юры-русский-полетел.

До павильона «Пиво-воды»

и желтого бочонка «Квас».

Гематогена, Польской моды

и здравицы гудящих масс.

До детского (качели) хора,

кривлянья маленьких утят,

До Здесь был Вася, Беломора

(крылатые – не улетят),

До синих елей, мавзолея

(пока там не был – полежит),

БФ и эпоксидки-клея,

до По веревочке бежит

дразнилки (не был там ни разу!),

подземки с красной буквой М,

до фантастических рассказов

в подшивке «Кванта» и ТМ.

Арбатов стали и лепнины,

походов массово в кино

и (грузчиков веселых спины)

фоно и мутного трюмо.

До третьих дедовских обоев,

латунных ручек (память – ртуть),

до бабки (не вернуть обоих).

Прошу – таблички – повернуть.

До лужиц (васильками небо

расколото, шумишь о ком),

до пахнет бородинским хлебом

с натертой в корку чесноком;

Руки под скатертью сжима —

сжимаемой, до – боже мой —

тех вечеров, где звезды мая

и мать, зовущая домой.

«Счастья полдень яркий…»

Андрею Таврову

Счастья полдень яркий,

густая прохлада в ком, —

собирать, как марки,

потом потерять альбом.

Или, зреньем тускнея,

вдумчиво, не спеша, —

разговаривать с нею

скрипом карандаша.

В день такой-то, месяц

(дальше прописью год)

быть встревоженным вестью,

вместе встречать восход.

И, вернув себе зрение,

как в свои двадцать пять,

трепетом озаренья

утро это назвать.

Город где-то на Волге,

ласточка, дом с трубой.

Мы живем где-то возле

Волги рядом с собой.

В прятки дети играют,

змея тянут за нить.

Мы глаза закрываем:

важно не объяснить,

не спугнуть, не озвучить,

выплеснув в шум пустой,

удивительный случай

в вещи самой простой.

Замечать то, что стоит,

тех, удивленье в ком,

и внутри себя строить

у кромки реки свой дом.

Дмитрий Мельников

По периметру Третьего Рима…

Дмитрий Петрович Мельников род. в 1967 г. в Ташкенте. В 1985 г. поступил в Ташкентский медицинский институт, в 1989 г. – на филфак Ташкентского государственного университета. В 1994 г., окончив факультет, переехал в Москву. Работал литературным редактором, верстальщиком, художником-дизайнером. Автор книг «Иди со мной» (2004) и «Родная речь» (2006). Публиковался в изданиях: «Знамя», «Звезда Востока», «Новый журнал», «Литературная газета», «Москва», «Плавучий мост» и др. Лауреат премии журнала «Москва» 2018 г. в разделе поэзии.

«Посмотри, как раскинулся снег широко…»

Посмотри, как раскинулся снег широко,

как он выпал от края до края,

где-то лают собаки, но так далеко,

что не слышно собачьего лая.

Почему-то приходят на ум поезда,

Крайний Север, огни, полустанки,

где-то там закатилась за небо звезда

и не будет пощады беглянке.

Махом к стенке поставят, и вскрикнет она,

и в ответ засмеется родная страна,

и конвойный растянет гармошку,

ничего – это все понарошку,

это морок похмельный, – вздохни глубоко,

вон горит она, Богом хранима,

и раскинулся лес – широко-широко

по периметру Третьего Рима.

«Бог ставит свет, холодный и нагой…»

Бог ставит свет, холодный и нагой,

и слушает погибшую березу,

держа ее под голову рукой,

как мальчик держит сломанную розу.

Что вымолит бездомная старуха?

Поднять ее из грязи или сжечь?

В расщелину божественного слуха

течет нечеловеческая речь,

и воздух, потрясая сединой,

стоит за Ним, как раб за господином,

держа корзинку с полною Луной,

держа платок с единородным Сыном,

и нити снега сквозь меня летят,

и, задрожав, поваленное древо

становится к своим товаркам в ряд,

и время, обращенное назад,

потоки снега возвращает в небо…

«Холодно там, где ты…»

Холодно там, где ты

даруя себе кончину,

падаешь с высоты,

превращаешься в мнемозину,

бабочку в пустоте,

бабочку на излете,

холодно там, где

ты не чувствуешь плоти?

Холодно вам всем

в океане сансары,

на чертовом колесе,

где свет пьяней солнцедара,

где в зеркале рожи кривой,

не отражается рожа?

Праздник всегда со мной,

но он закончится тоже,

и если из темноты

спросят через стекло:

– Холодно там, где ты? —

то я отвечу: – Тепло.

«Я скорее огонь, чем воздух, скорее морок…»

Я скорее огонь, чем воздух, скорее морок,

чем доступный смысл, я скорее холод и ворог,

чем тепло и