Тайна Белой Розы (ЛП) - Пинтофф Стефани

— Если вы воспользуетесь своим влиянием для просвещения масс, — сказал Дрейсон с хитрой ухмылкой, — я отвечу на любой ваш вопрос.

— О да, — просиял Алистер. — Просвещение всегда являлось ответом практически на любой вопрос, не так ли? Я часто…

Мне пришлось его прервать. От зловонного воздуха у меня кружилась голова, и сейчас я не мог вытерпеть рассуждения Алистера.

— Во-первых, — обратился я к Дрейсону. — Мы так понимаем, ты русский?

— Да, — ответил он, — я приехал из Гданьска. Моя семья перебралась сюда, чтобы спастись от погромов — и в Америке мы попали в ад, который мог бы соперничать с тем, который, как нам казалось, мы оставили позади.

Я с трудом сглотнул и прикусил язык. Я читал об ужасах погромов, и с какой бы несправедливостью Дрейсон ни столкнулся здесь, это было ничто по сравнению с насилием, совершенным казаками. В этом я был совершенно уверен.

— По достижении совершеннолетия ты присоединился к анархистскому движению. Я полагаю, что теперь вы — вместе с мисс Голдман5 — возглавляете их Нью-Йоркскую организацию.

Дрейсон сплюнул на пол.

— Никаких «вместе с Эммой Голдман». Лидер — я, и был им с тех пор, как слабак Беркман угодил в тюрьму. Ничьи полномочия не могут быть выше моих. Ни Багинского6, ни Эббота7, ни самой Голдман.

— Какова ваша цель как их лидера? — спросил Алистер.

Я знал, что делает Алистер: прежде чем спросить Дрейсона конкретно о судье, он устанавливал взаимопонимание и поддерживал разговор, чтобы мужчине было комфортнее с нами общаться.

Дрейсон посмотрел на нас, как на сумасшедших.

— Справедливость, конечно же. Мы работаем над тем, чтобы защитить трудящихся от эксплуатации со стороны капиталистического правительства. Видите ли, — сказал он, наклонившись так близко, что я отпрянул от его отвратительного запаха, — мы все приехали в эту страну за возможностями. Мы слышали, что Америка — это страна возможностей. Но мы приехали сюда — и не нашли никакой работы. Ничего такого, что обеспечило бы нам прожиточный минимум и позволило содержать наши семьи. Поэтому каждое наше действие направлено на то, чтобы привлечь внимание общественности к бедственному положению трудящихся.

Он ударил кулаком по спинке кресла и посмотрел на нас с яростью.

— Всё, чего я хочу, — это научить людей видеть несправедливость, к которой они слепы. Поэтому мы рассказываем им о переполненных квартирах, где мы живем в отвратительных условиях. Мы открываем наши двери и позволяем Якобу Риису8 сделать фотографии. Мы показываем другим журналистам фабрики, где мы трудимся долгие часы за недостаточную плату — в то время как капиталистическая мразь зарабатывает состояние на нашем поте. Но все это не имеет никакого эффекта. Правительство, банки и фабрики продолжают эксплуатировать нас всех. Мы делаем вид, что в Соединенных Штатах есть демократия, но только голосом обладают лишь богачи.

— Но вы же подложили бомбу, — сказал Алистер. — Вы забрали невинные жизни. Это совсем не то же самое, что просить мир обратить внимание на несправедливость, от которой вы страдаете.

Дрейсон пожал плечами:

— Не совсем так. Никто нас не слушал, поэтому мы были вынуждены перейти к следующему этапу: ограниченному нападению на худших капиталистических преступников. Таких людей, как Карнеги и Вандербильты. На этот раз это принесло мало пользы, и теперь мы должны принять ещё более безжалостные попытки — действия, которые заставят мир обратить на нас внимание.

— Что ты имеешь в виду? — уточнил я осторожно.

— Мы направили многочисленные предупреждения правительству и промышленным предприятиям, но те их проигнорировали. Мы старались быть осторожными, чтобы не причинить вред простым гражданам. Но такие мягкие методы не работают.

Он наклонился вперёд и ухмыльнулся, и я еле сдержался, чтобы не отшатнуться.

— В нашей стране полно глупых людей, детектив. Они не учатся. Если мир не начнет действовать сейчас, мы будем вынуждены пойти по этому пути без возврата.

— Это значит, что вы убьёте еще больше невинных людей, — с горечью сказал я. — Сначала, ребенка. А теперь судью Джексона.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Дрейсон сжал кулаки.

— Ребенок стал мучеником за наше дело. Но я не имел никакого отношения к убийству этого судьи, хотя он, возможно, и заслужил смерти за поддержку капиталистической политики, которая причинила нам столько проблем.

— «Этого судьи»? — переспросила я, и мой голос дрогнул от гнева. — Судья Джексон был твоим судьей. Ты смотрел на него каждый день в течение последних двух месяцев. Он был судьей, который приговорил бы тебя к смерти. Ты же сам сказал, что твоя власть в анархистском движении Нью-Йорка абсолютна. Любой из твоих последователей подчинился бы твоему приказу.

— Он умер не от моей руки. — Дрейсон улыбнулся. — Ты действительно думаешь, что смерть одного человека что-то для нас решит?

В тот момент я понял, что он будет говорить одно и то же, водить нас кругами, пока мы его слушаем. Ему нравилось разглагольствовать о своей пропаганде, и он получал извращенное удовольствие, не давая нам ни капли реальной информации.

— Расскажи нам правду о судье Джексоне, — не смог сдержаться я. — Нам нужно имя. Имя того, кто преследовал судью и убил его прошлым вечером — как раз перед тем, как твоё дело передали присяжным.

Дрейсон закрыл глаза и ничего не ответил. Несколько мгновений мы с Алистером молчали, не готовые сдаться и уйти с пустыми руками.

— Неужели вам все равно, каким вас видит мир, мистер Дрейсон? — спросил, наконец, Алистер. — Вас казнят, заклеймят как детоубийцу. Если бы вы поговорили с нами… сказали нам правду… мы могли бы помочь вам добиться чего-то лучшего.

— Мистер Синклер, — сказал Дрейсон, открывая глаза и складывая руки на груди. — Вы должны помнить: красота — в глазах смотрящего. Для угнетенных трудящихся я — Спаситель. Давид, сражающийся с капиталистическим Голиафом за права народа. Если я должен стать мучеником со стороны моих угнетателей, то что я могу сделать?

— Ничего, — с горечью ответил я. — Здесь мы явно ничего не можем сделать. — Я повернулся к Алистеру и звякнул ключами от камеры Дрейсона. — Идём. Мы провели достаточно времени в этом богом забытом месте.

И вот, несмотря на раздраженный взгляд Алистера и его очевидную готовность продолжать разговор с Элом Дрейсоном, я встал и вышел из комнаты.

* * *

Я подождал, пока мы отойдем подальше — не только от здания «Гробницы», но даже от её тени, — прежде чем спросить Алистера:

— Что думаешь?

— Он — не наш убийца. — В голосе Алистера не было ни капли сомнения.

— Но он убийца. И он, безусловно, выиграет от ненадлежащего судебного разбирательства, которым, вероятно, объявят этот процесс, хотя ещё пару дней назад обвинительный приговор был почти гарантирован.

— Присяжные — это джокер, и никогда не знаешь, как он себя поведёт. Но причина, по которой я убежден, что Дрейсон не играл никакой роли в убийстве судьи, кроется не в этом. Вот, — сказал он, указывая на скамейку возле небольшой зеленой лужайки напротив мэрии, — давай присядем на минутку.

Он достал из портфеля сигару и предложил мне. Я отказался, и несколько минут мы сидели в тишине, пока Алистер выпускал идеальные кольца дыма в воздух.

— Дрейсон — лидер группы интеллектуальных, рациональных людей, которые убивают во имя дела. Другими словами, гнев Эла Дрейсона всепоглощающ — но это контролируемый гнев, направленный на капиталистические мишени. А не на такого судью, как Хьюго Джексон.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Но в половине писем, которые получал судья Джексон, его называли «капиталистическим отребьем». По-моему, очень похоже на Дрейсона.

На лице Алистера появилось задумчивое выражение.

— Верно. И я не думаю, что у Дрейсона возникли бы проблемы с убийством Хьюго, если бы это соответствовало его более крупным целям. Он сделает все, чтобы поддержать свое дело. Но, видишь ли, его дело — это то, что движет им; он не заботится об исходе своего разбирательства или даже о том, будет ли он жить или умрет. Он хочет поразить цели с наибольшими потерями для противоборствующей стороны — чтобы газеты остервенело освещали ущерб, не замолкая ни на минуту. — Алистер пожал плечами. — Убить ножом одного-единственного судью? Это не то, что сделал бы Дрейсон.