Тайна Белой Розы (ЛП) - Пинтофф Стефани

— Хьюго изо всех сил старался быть справедливым судьей, — задумчиво ответил Алистер. — Он всегда сочувствовал стороне обвинения, так как считал, что история каждой жертвы должна быть услышана. Однако на прошлой неделе он позволил стороне защиты предоставить смягчающие доказательства о детстве Дрейсона во время погромов в России — до того, как его семья сбежала и приехала сюда.

Я вспомнил репортажи в новостях, обобщающие показания того дня: в детстве Дрейсон был свидетелем невыразимых ужасов. Но прессу это не растрогало; скорее наоборот, их освещение подчеркивало, что, несмотря на его американизированное имя, он не был настоящим американцем. Они преподносили его как воплощение русско-еврейского иммигранта-анархиста.

Мы продолжали читать. Один из авторов для угроз использовал карандаш и дешевую тетрадную бумагу:

«Почему бы нам не засунуть эту бомбу тебе в рот и не отправить тебя к праотцам вместе с Луисом Линггом2? Ты ничем не лучше этих проклятых анархистов».

Алистер нахмурился.

— Лингг был одним из анархистов с площади Хеймаркет, который убил полицейских и был приговорен к повешению, однако покончил с собой с помощью динамита за день до казни. Получается, автор письма прекрасно помнит этот случай, хотя он произошёл в Чикаго двадцать лет назад.

Конечно, я знал о Хеймаркет; на сегодняшний день это была самая яростная атака анархистов в нашей стране.

Писем было еще много, но угрозы сливались воедино. Одно из посланий, не содержавшее словесной угрозы, было, пожалуй, самым тревожным: внутри конверта мы нашли лишь фотографию ребенка — очаровательной маленькой девочки лет шести с кудряшками и выпавшим молочным зубом.

Под фотографией был указан адрес на Шестьдесят шестой улице. Она была прикреплена скрепкой к популярной газетной вырезке, на которой был изображен только ботиночек ребенка-жертвы.

При виде этой фотографии Алистер заметно побледнел.

— Но жертвой Дрейсона был мальчик…, - произнёс я вслух.

Алистер с трудом сглотнул.

— Я полагаю, что это фотография внучки судьи, а ниже — её адрес. Эта скрытая угроза, должно быть, глубоко его ранила.

— Он, конечно же, должен был пойти с этими письмами в полицию, — заметил я, окидывая взглядом все послания. — Но почему он остался без защиты? Ему должны были организовать сопровождение до зала суда и обратно, выставить патруль возле дома…

— Скорее всего, он сообщил обо всех угрозах. Но Хьюго Джексон был независимым человеком, не желавшим принимать помощь от других, — с горечью ответил Алистер. — А именно так выглядела бы для него защита полицейскими.

Я передал ему последнее письмо, написанное на бумаге более высокого качества, чем все остальные. Алистер дважды перевернул его, заметил отсутствие почтового штемпеля и нахмурился.

На его лице отразилось изумление.

— Что там? — поинтересовался я.

Однако он, казалось, не слышал меня. Я придвинул свой стул поближе, заглянул Алистеру через плечо и увидел… музыку.

Он задумчиво протянул мне письмо.

Это была музыкальная партитура из четырех строк, написанная на плотной кремовой бумаге. Нотный стан, а отдельные ноты были аккуратно вычерчены от руки.

— Судья был музыкантом? — спросил я.

— Он играл на пианино. Скорей всего, это письмо просто перепутали и положили к угрозам.

Алистер встал.

— Нам лучше вернуть эти письма заместителю комиссара и запросить копии. Но вот это я бы предпочел оставить себе. — Он указал на музыкальную партитуру и добавил, подмигнув мне: — Уверен, Сондерс её не хватится.

Я мысленно застонал, потому что готовность Алистера нарушать правила всегда ложилась тяжким грузом на мою совесть.

Вместо этого взял письмо и произнёс:

— Для этого послания получить разрешение будет довольно просто.

Я подошел к Харви, приняв как можно более уверенный вид.

— Слушай, а ничего, если мы оставим его? — Я помахал перед ним письмом. — Все остальные мы возвращаем, а это, как видишь, не имеет никакого отношения к делу.

Он настороженно посмотрел на меня, взвешивая решение.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Так теперь ты официально прикреплён к этому делу?

— Да, как только с утра подпишут все бумаги, — кивнул я, пытаясь его успокоить. — Но если хочешь, я могу попросить разрешения у миссис Джексон или у заместителя комиссара.

В его глазах мелькнуло сомнение. Он уже был свидетелем разногласий Сондерса и миссис Джексон и, к счастью для меня, решил, что не хочет повторения. Если он вызовет недовольство заместителя комиссара, это может полностью разрушить его карьеру.

— Если это всего лишь музыка, то я думаю, ничего страшного не произойдёт, — сказал он наконец.

Я широко улыбнулся.

— Мы вернём это письмо миссис Джексон, как только его изучим.

Харви вздохнул с облегчением, поскольку окончательное решение лежало на владелице дома, а не на нём.

Я сунул письмо в карман, махнул Алистеру рукой, и мы поспешно вышли, пока Харви не передумал — или нас не перехватил заместитель комиссара Сондерс.

Когда розовое зарево на востоке неба возвестило о начале нового дня, мы нашли общественный транспорт, который доставил нас в центр города, чтобы сменить одежду и позавтракать, прежде чем действительно начать расследования.

Только оказавшись дома и распаковывая вещи, которые дала нам миссис Джексон, я заметил в партитуре нечто необычное.

Я нахмурился. Странно, что Алистер не заметил этого сам. Хотя, конечно, прошлой ночью он был не в себе…

В нижней части партитуры на последней строке, где обычно проставляется басовый ключ, вместо него было другое изображение: одинокая белая роза.

ГЛАВА 3

Девятнадцатый участок, Тридцатая улица.

08:30.

— Смотрите, кто к нам пришёл! Ты уже пол-утра проспал. Не похоже на тебя, Зиль.

Когда я вошел в переполненный и обветшалый полицейский участок на Тридцатой улице, мужчина с широкой улыбкой и ярким акцентом повернулся ко мне и взглянул с удивлением.

Деклан Малвани, дородный ирландец, который был моим напарником, когда я ещё служил патрульным в Нижнем Ист-Сайде, теперь стал моим капитаном здесь, в Девятнадцатом участке.

И хотя официальные часы работы отдела начинались в девять, он знал, что я обычно появляюсь на своем рабочем месте задолго до семи утра.

— Если ты считаешь, что половина девятого — это слишком поздно, то можешь вычесть эти часы из моей сверхурочной работы, которую ты никогда не оплачивал, — добродушно ответил я.

Как обычно, Малвани не перекладывал бумажки в своем тесном кабинете сразу за входом, а ходил по всему главному залу, устраивая патрулирование и проверяя у каждого из своих офицеров состояние открытых дел. К этому времени Малвани, без сомнения, уже закончил одну-две встречи, сделал полдюжины телефонных звонков и выпил, по меньшей мере, три чашки кофе.

А кофе — это как раз то, что мне требовалось после долгой бессонной ночи. Должно быть, я выглядел безумно измученным, потому что Малвани одарил меня озорной усмешкой.

— Сомневаюсь, что ты до утра гулял с той девушкой, которая тебе нравится?

Я последовал за ним в его импровизированный кабинет, игнорируя очевидный намек на Изабеллу Синклер — вдовствующую невестку Алистера, с которой я завязала легкую дружбу, бросавшую вызов всем нормам светской жизни. Она, как и я, восстанавливала свою жизнь после ужасной утраты: в ее случае речь шла о ее муже Тедди; в моем случае — о моей невесте Ханне, которая была среди тысячи жертв катастрофы парохода «Генерал Слокам» в 1904 году. Теперь Изабелла помогала Алистеру в его криминологических исследованиях.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И пусть я и получал от ее общества больше удовольствия, чем следовало бы, но по-прежнему помнил о громадной разнице в состоянии и общественном положении между нами. Семья Синклеров, с ее безупречным социальным происхождением, была одной из членов общества Астор. Я же, напротив, рос в заброшенной квартире в немецком иммигрантском квартале Нижнего Ист-Сайда. Синклеров объединял страстный интерес к разуму преступников, который и свел нас вместе, когда нужно было расследовать очередное дело.