Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

class="p1">Стоя перед кастрюлей, Сельма принимала от Розы тарелки с пастой и смотрела то на братьев, то на мать, надеясь хоть что-то понять.

– Разве всех фашистов не убили на войне?

– Разве что самых никчемных, – ответила ей Роза. – Большие шишки на войну не ходят, только простые люди. – Она возбужденно размахивала половником. – Эта война забрала у меня Бастьяно. Я не хочу никаких праздников в ее честь, пусть она и закончилась, а вы о ней даже не заикайтесь, не то, Богом клянусь, я за себя не отвечаю!

– Ладно, хватит уже бодягу разводить. – Нерв на щеке у Фернандо, который дергался каждый раз, когда он пытался сдержаться, затрепетал, словно травинка на ветру. – Меня тошнит от этих разговоров. Сейчас поедим, а завтра поговорим. Хорошо?

На следующий день после обеда, вернувшись с урока вышивания, Сельма застала в харчевне мэра и приходского священника. Когда те ушли, Роза вышла и стала вытряхивать скатерть, на которой всегда месила хлеб. Рукава у нее были засучены, локти побелели, фартук был припорошен мукой. Сквозь полупрозрачное облако, повисшее в воздухе, пробился раздраженный голос:

– Когда я была девчонкой, не могла даже из дома выйти. А теперь они требуют, чтоб я веселилась, хоть у меня к этому душа не лежит. Когда ж мне позволят делать то, чего мне на самом деле хочется?

В конце концов Фернандо победил.

Сельма ждала брата под глицинией, и наконец он вышел, вытирая со лба испарину – Роза пекла хлеб, в харчевне было жарко – и улыбаясь от уха до уха.

– Праздник будет. Ты рада?

– А я-то могу прийти на этот праздник?

– Почему же нет? Маму мы убедили. Теперь сама решай, приходить или не приходить.

Итак, Сельма смогла побывать на празднике в честь окончания войны, который состоялся в Сан-Ремо-а-Кастеллаццо 12 мая 1945 года. Вся деревенская молодежь собралась на площади перед ратушей, чтобы помочь с приготовлениями. Был там и Сальваторе по прозвищу Скотник, который всегда ходил по деревне с коровой и предлагал надоить свежего молока. Были помощник мясника, Пьетро Бальо, и Беньямино, сын Калеки, вернувшегося с войны без ноги.

Солнце еще не село, и Сельма как раз заканчивала накрывать на столы, когда пожилые мужчины принялись рассаживаться на скамейках, принесенных из харчевни, и просить Розу налить им вина. В те дни мать постоянно жаловалась:

– Засранцы. Это последний раз, когда со мной обращаются как с прислугой.

– Пусть их жены им и готовят.

– Только гляньте, во сколько мне обходится этот праздник. Праздник для других, чтоб вы знали.

– Прекрасный человек наш приходской священник, почти святой. Войны в глаза не видел.

– Они зовут меня чужачкой. Меня! Чужачкой! А ведь я приехала в эту деревню, еще когда все тут держали скотину в доме.

Так, оскорбляя всех вместе и каждого в отдельности, ее мать наготовила для этого праздника всевозможные деликатесы, даже кассателлы с рикоттой, которые обычно пекла лишь по особым случаям. По краям площади были выстроены деревянные столы, которые Роза продолжала уставлять тарелками и подносами с едой, включая свежевыпеченный хлеб и маринованные в уксусе овощи. Блюд было так много, что Сельма не могла взять в толк, когда мать успела приготовить все это из скудных припасов, имевшихся в погребе. Ей казалось чудом, что после гневной брани, обращенной к небесам, и злобного шепота над исходящими паром кастрюлями Роза превратилась в ангела гостеприимства. Все, включая мэра и приходского священника, благодарили ее.

– Пусть Господь воздаст вам за это, донна Роза, воздаст сторицей.

Зазвучали гитары и аккордеоны. Между столами хватало места, чтобы потанцевать. Но до середины вечера никто не решался. Когда ветерок принялся теребить цветные ленты на деревьях и разогнал оранжевые облака в небе, кто-то из друзей Фернандо взял под руку другого парня, и они закружились под мелодии оркестра. Женщины тоже пришли на праздник, но не танцевали: пожилые – потому что носили темные траурные одежды, а молодые – потому что им не разрешалось вставать со скамеек. Отец Нены, той, что сидела рядом с Сельмой на уроках вышивания, крепко прижимал дочь к себе. Мара льнула к своим сестрам и кузинам, которые не танцевали, потому что все были беременны. Анджолина одну за другой поедала кассателлы и обещала брату все время быть рядом с ним.

Сельма загрустила; она смотрела на это безобразие и склонялась к мысли, что лучше бы вообще не устраивать праздник, чем сидеть навроде мумий.

Она почти пала духом, когда рядом возник Фернандо.

– Могу я пригласить вас на танец, синьорина?

Годы спустя Сельма с гордостью вспоминала праздник окончания войны в Сан-Ремо-а-Кастеллаццо, где она была единственной девушкой, танцевавшей на площади перед ратушей. Но в мае 1945 года, когда оркестр играл тарантеллу, а брат кружил ее в танце, она замечала лишь взгляды, которыми провожали ее подруги. Причина выяснилась на следующий день: за Сельмой принялись гоняться деревенские женщины, одни ее ровесницы, другие постарше, и все расспрашивали о Фернандо. Чем он занимается, кроме работы в харчевне, какие сладости любит, положил ли на кого-нибудь глаз. Поначалу, когда спрашивали о брате, Сельма уточняла:

– Ты о котором? У меня их двое.

Но ответ всегда был один: «О том красавчике».

Однажды вечером, прочитав молитвы и убедившись, что добрый Иисус простит ее за все плохое, сказанное или оставшееся в помыслах, Сельма отправилась в комнату матери, чтобы пожаловаться. Роза едва сдержала смех.

– Девчонки гоняются за парнями! Так обидно, что я уже слишком стара для всего этого.

Даже глядя на мрачное лицо Сельмы, она не попыталась сохранить серьезное выражение.

– Ты что ж это, ревнуешь своего брата, хочешь сама за него замуж выйти?

Сельма ответила, что ее долг – защищать брата от всех этих девиц. Но мать была другого мнения.

– Нандо давно пора приискивать жену. У твоего отца в его возрасте уже сын родился.

Однако тем летом Фернандо так и не выбрал себе жену, а в августе 1945 года ему пришла повестка в армию.

На всю семью эта новость обрушилась, словно буря. Без старшего брата Сельме было одиноко как никогда: ей не хватало смеха Фернандо, напоминавшего перестук лошадиных копыт по дороге, и его умения спокойно улаживать семейные ссоры. Без него Роза каждый день испытывала панический ужас: она вдруг начала бояться, что война вовсе не закончилась и что Фернандо, как и Себастьяно Кваранта, больше не вернется. Донато постепенно осознал, что следом за братом настанет и его черед.

– Если меня призовут, я не пойду. Пусть идут служить сыночки тех засранцев, которых у нас полно.

Шла неделя за неделей, а Донато становился все более и более сварливым. Нельзя было сказать и слова поперек – он тут же огрызался, будто цепной пес; а когда не сердился, то часами сидел на заднем дворе, уткнувшись подбородком в воротник куртки, и неотрывно таращился на горы. Мать считала, что он скучал по брату, потому что они выросли вместе, а когда у кого-то отбирают близкого человека, именно так и случается.

– Сначала они убили моего мужа, а потом забрали сына, чтобы научить его убивать чужих мужей.

На следующий день после ухода Нандо Сельма услышала, как мать включила радио, оставшееся от Себастьяно Кваранты; она, всегда ненавидевшая эту штуковину, теперь не приступала к работе, не прослушав новости и не убедившись, что на горизонте нет никакой войны, кроме той, которая только что закончилась. Радио стало звучать в харчевне постоянно – чаще, чем когда отец впервые принес его домой. Роза внимательно слушала его, пока чистила бобы. Сначала она то и дело воздевала к небесам выпачканные мукой руки:

– И на кой мне все это знать? Никогда не знала и знать не хочу.

Однако весной 1946 года, когда радио проработало уже почти год, она не только убедилась сама, но и пошла убеждать всех остальных женщин в деревне, что раз они могут голосовать, то должны проголосовать не за короля, а за республику. Ведь «республика» значит «общее дело», там у всех одинаковые права, независимо от того, мужчиной или женщиной ты родился. Потому-то она, да и все остальные женщины