Машина смерти - Антон Орлов

Тина, Поль и трое манокарцев устроились сбоку от подиума, чтобы никому не мозолить глаза, и все равно заполнившие зал журналисты заинтересованно посматривали на людей в масках.

– Зомби, – негромко произнес Поль.

– Где?

Тина включила пристегнутый к предплечью комп, Поль сделал то же самое, остальные трое скопировали их действия. Изображение поступает с мобильных видеокамер: зал, гости, у одного прилипла к груди пульсирующая алая точка – это Поль отметил его у себя на компе. Внизу появился текст: Руди Сабрин, «Волна прогресса». Тина вызвала Гредала и сообщила, что в зале зомби; Руди Сабрина выпроводили, невзирая на протесты.

«Зомби» – значит, в мозгу у него сидит резидентная программа, заложенная под глубоким гипнозом. Поль, когда находился в измененном состоянии, такие программы видел – для него они выглядели как паразиты, сотканные из сероватого тумана, но при этом противоестественно плотные, намертво приросшие к своей жертве. Возможно, программа не имеет никакого отношения к манокарскому президенту, и все же лучше не рисковать: «зомби» за свои действия не отвечают.

– С зомби просто, – шепнул Тине Поль, когда началась пресс-конференция. – Я вижу, что к нему присосалась эта штука, – и мы его не пускаем. Вот с другими сложнее… Между прочим, все здесь не подарок, но тогда две трети этой публики надо разогнать. Мне не нравится тощий тип с раздвоенной бородкой, – курсор перепрыгнул на упомянутую личность: Гурис Маварати, «Сногсшибательные новости». – И вон тот ангелочек с красными ресницами, – блондинка в костюмчике из белого атласа: Лейла Шемс, «Инфория». – И парень с Гинта, который все время скалится, как цепной пес, – Кьяг Се Вьерби, «Гонг Вселенной», по виду – типичный гинтиец.

– Чем они тебе не нравятся? – так же тихо спросила Тина. – Они опасны?

– В том-то и дело, что не знаю. Я вижу то, что вижу, но я не знаю, что это означает. Возможно, они опасны не для нас: к примеру, Маварати свел в могилу уже третью жену, а блондинка стравливает друг с другом своих поклонников, а гинтиец копает под своего шефа, чтобы занять его место. Я вижу, что в них, условно говоря, много зла, а дальше могу только строить догадки. С другой стороны, если сюда заявится кто-нибудь во всех отношениях положительный и при этом свято убежденный в том, что нашего президента ради всеобщего блага надо укокошить, я ведь могу и не раскусить его…

Тина наступила ему на ногу: не стоит так говорить в присутствии манокарцев.

– Я имею в виду не психопата, – продолжил Поль. – Это не проблема, психопата я сразу отличу, но вот если это будет носитель благих намерений, искренне уверенный в своей правоте… Вдруг я ничего не почувствую вовремя, что меня и беспокоит.

– Кроме нас, есть еще телохранители-профессионалы, – напомнила Тина. – И андроиды. И Стив.

Журналисты задавали вопросы, Элана отвечала – она держалась на публике молодцом, редкое для манокарки качество.

– Я уже по горло сыт всем этим официозом, – снова услышала Тина жалобный шепот Поля. – В отпуск хочу…

– Будет тебе отпуск. Устроим.

Умазайка жил в домике на толстой ветви гигантского дерева. На землю он спускался по веревочной лестнице и по ней же поднимался обратно. Он был некрасивый, но симпатичный и добрый, безоговорочно верил всем встречным и мечтал с кем-нибудь подружиться. Бзик у него такой был – найти друга. В общем, бредятина, рассчитанная на сопливых малолетних дебилов, а для человека, побитого жизнью и отсидевшего, смотреть такую чушь – только лишнюю головную боль зарабатывать.

Когда Саймон сказал об этом Лейле, та заявила, что его взяли в «Инфорию» репортером, а не критиком, так что пусть он заткнется и молча накапливает материал для вхождения в образ.

– Я все равно не войду в образ без стимуляторов, – предупредил Саймон.

– Потом. Сначала без них попробуй.

Она вела себя бесцеремонно и бестактно, а порой начинала дурачиться, как подросток с противным характером. Коммунистка, что с нее взять.

Коммунисты, которые обитали в Восточной Хардоне, были странным народом. Они ютились в собственноручно построенных хижинах на скалистом побережье, кормились рыбной ловлей, собирательством и гуманитарной помощью, поклонялись Великому Ленину. Фактически это была религиозная община, но сами они называли себя политической партией. Их учение гласило, что когда-нибудь в Галактике победит мировая революция и наступит светлое будущее, тогда они смогут пользоваться благами цивилизации наравне со всеми, а пока нельзя. Пока они должны держаться особняком, чтобы сохранить в нетронутом виде свою идеологию, завещанную Великим Лениным. Изредка их проповедники (так называемые агитаторы) появлялись на улицах городов, приставали к прохожим, пытались обратить кого-нибудь в свою веру, но обычно хардонийские коммунисты никому не мешали и никого не трогали.

Как понял Саймон, Лейлу Эмми подобрал в Восточной Хардоне с полгода назад. Привез в Хризополис, взял на работу в свою фирму. Чем она ему приглянулась? Инфантильная нахалка двадцати двух лет от роду, мордашка смазливая, но ничего выдающегося. Правда, она великолепно ориентировалась в Сети; пока она торчала у Саймона, Эмми несколько раз связывался с ней и консультировался насчет каких-то сайтов и адресов, и Лейла без запинки выдавала информацию – быстрее, чем справочный автомат.

Ничего удивительного, хардонийские коммунисты жили по Заветам Великого Ленина, один из которых гласил: «Учиться, учиться и учиться». Несмотря на свой примитивный, почти первобытный уклад, они были ребятами достаточно образованными, однако знания держали про запас – до наступления светлого будущего; их учение не рекомендовало им использовать свой интеллектуальный потенциал на благо общества, в котором не изжита частная собственность. Видимо, покинувшая единоверцев Лейла специализировалась на информатике.

– Я вижу, ты хорошо знаешь Сеть?

Сам Клисс избегал пользоваться Сетью: там он особенно остро ощущал неопределенность окружающего мира и свою беззащитность, да и байки насчет враждебного человеку виртуального разума не казались ему такими уж безосновательными.

– Еще бы! Одно время я каждый день там сидела по десять-двенадцать часов безвылазно.

– Хорошее, наверное, было времечко? – попытался подольститься к девушке Саймон.

– Поганое было времечко, – буркнула Лейла.

Саймон по-прежнему оставался узником в комнате с полосатой кушеткой и разбитым зеркалом. Это зеркало стало его кошмаром. Черепаха-уборщик, которую впустил к нему на второй день Хинар, убрала пятна с пола, но не стала трогать засохшие бурые потеки на поверхности зеркала. Когда Клисс пожаловался на это Хинару, тот равнодушно пожал плечами.

Ясно, это Эмми распорядился оставить все как есть. И вытереть нечем – в комнате не нашлось ничего, что могло бы сойти за тряпку. Саймон намочил под краном ладони и попытался помыть растрескавшееся стекло: ничего не получилось, только размазал потеки в мутные кровавые разводы и порезал палец об острую кромку трещины. Господи, что же сделать, чтобы это напоминание о дикой сцене не мозолило глаза? Разбить зеркало так, чтобы осколки осыпались и осталась пустая рама? А вдруг Эмми после этого окончательно взбесится?

Саймон спросил у Лейлы, часто ли босс практикует рукоприкладство, но та посоветовала ему заткнуться и молча смотреть мультики.

– Ты делаешь все, что он скажет, как будто ты не самостоятельная личность, а запрограммированный автомат, – Клисс решил сыграть на ее самолюбии. – Странно, ты ведь кажешься неглупой девушкой, ты журналистка! Неужели сама не чувствуешь, что эта авантюра с манокарской девчонкой дурно пахнет? Кто такой для тебя Эмми?

– Эмми – единственный, кто мне помог, – прищурив обрамленные толстыми красными тычинками глаза, процедила Лейла. – А все остальные – дерьмо, они для меня пальцем пошевелить не хотели, только трепались. Я сделаю все, что он скажет, и мне наплевать, что ты об этом думаешь. А если будешь про него гадости говорить, я попрошу Хинара забить тебе кляп в глотку.

Она не стала отрицать, что авантюра с девчонкой дурно пахнет, – это Саймон отметил уже после, когда утихла обида. Косвенное подтверждение того, что он связался с шайкой преступников. И ладно бы за хороший куш, а то ведь ему пока ни гроша не заплатили и вдобавок изуродовали!

– Видишь, какое у меня лицо? – пожаловался Саймон в перерыве между просмотром двух дурацких историй про Умазайку. – Разве можно жить в таком виде? Это ведь ад!

Если удастся добиться от Лейлы сочувствия, с ней будет проще – Саймон умел манипулировать теми, кто его жалел.

– Пластические операции делают запросто. – Ничуть не тронутая девушка взяла со стола бутылку с шоколадной сандой, которую принесла с собой, плеснула в стакан. – Об аде ты ничего не знаешь. Ад – это когда у тебя кости полужидкие, как студень, и ты не можешь двигаться без сервокостюма и понимаешь, что это навсегда, потому что неизлечимо.