Мальчик из трамвая. О силе надежды в страшные времена - Теа Ранно

Суп вкусный, в него даже добавили немного сыра.

Я ем и стараюсь думать о чем-нибудь приятном. Я не хочу, чтобы горе стало частью моей жизни, ни за что! Поэтому я всегда убегал, когда бабушка рассказывала о гонениях на евреев. Поэтому я ухожу из гетто при любой возможности и иду в богатые районы, где вокруг красота, а из открытых окон доносятся звуки фортепиано. Там чистые улицы и цветущие сады, а война, даже сейчас, не посеяла уродства и разрушений.

Я стараюсь заснуть, но не могу. Вокруг темно и холодно, но главное, моя голова полна колючих мыслей.

Дрожа, я считаю овец, но это не помогает. Тогда я пересчитываю окна на Виа делла Реджинелла, потом на Виа ди Сант-Амброджо, а потом на Виа Паникале. Я помню каждое и не пропустил ни одного, но сон все не идет.

Глава 7

Меня будит громкое кошачье мяуканье. Где я? Открываю глаза и протягиваю руку, чтобы нащупать Нандо, но рядом пустота, а я лежу на трамвайном сиденье. Тогда я все вспоминаю. Немцев, грузовики… Нужно спасать маму!

Но тут же в голове взрывается ее крик «Беги!», я вспоминаю ее гневную реплику, обращенную к Сеттимии о том, что я угодил в самое пекло.

— Мануэ, не глупи, — словно говорит мне она. — Тебе не поздоровится, если попадешь в лапы к немцам!

Ее голос такой настоящий и близкий… Как будто я еще на Виа делла Реджинелла, а она стоит у окна и пытается понять, где стреляют.

Хватит выстрелов, хватит войны, пусть это закончится, пусть исчезнут с лица земли сумасшедшие, которые хотят завоевать весь мир и уничтожить «грязных жидов», «портящих» арийскую расу. Хватит боли, хватит страха.

— Хватит! Хватит! — Я бью кулаком в стекло. Это больно, и я немного успокаиваюсь. Боль в руке отвлекает от боли в сердце. Если бы тут была мама, она бы сказала: «Вечно с тобой какие-то истории, Мануэ!» Но она на самом деле так не думает. Она знает, что я не доставлю ей настоящих хлопот, не ищу неприятностей, потому что я умный, весь в нее. Сила и характер мне достались от мамы, даже форма губ ее, даже улыбка. Мне все говорят, что когда я улыбаюсь, то очень на нее похож.

Кот снова принимается мяукать, но тихонько, он знает, что тоже в смертельной опасности. Котов в Риме почти не осталось, говорят, их всех выловили лучшие рестораны города и подают под видом кроликов немцам и генералам-фашистам. Но это неправда. Котов съели страдающие от голода беженцы, которые оказались в Риме после восьмого сентября. Они думали, что спасутся в городе папы, ведь «не станут же американцы бомбить город, где живет папа». Но и это им не помогло…

В Сан-Лоренцо было невыносимо.

Мама упрашивала меня не ходить. Но мне стало любопытно, я слышал удары, земля дрожала, самолеты летели низко и сбрасывали сотни бомб. В укрытии плакали, молились, а я обнимал младшую сестренку и говорил ей, что удары скоро закончатся, что тут все как в кино, все понарошку, кровь — томатный сок, а бомбы — петарды, которые католики запускают на Новый год. Но Джемма не верила. Она маленькая, но не глупая. Она все дрожала, а я ее обнимал.

На следующий день я спросил Аттилио, пойдем ли мы туда, где бомбили. Он сразу согласился, даже сказал, что как раз думал, позвать ли меня с собой.

— Почему ты сомневался?

— Тебе может стать плохо.

— У меня крепкий желудок, — похвастался я.

Но пока мы приближались, пот все обильнее тек у меня по спине, лоб покрылся испариной, с висков капало. От улицы мало что осталось, со всех сторон зияли дыры, повсюду были осколки, стекло, пыль и камни, развороченные дома, потолочные балки торчали, указывая в открытое небо, обрывки штор свисали с поломанных окон.

— Вернемся? — спросил Аттилио.

— Нет.

Но потом, когда я увидел отдельно руку и куски тела среди развалин, мне сделалось худо. Я прислонился к стене, и меня вырвало тем немногим, что оставалось в желудке.

Мертвые были везде. Старушка кричала «Ремо-о-о… Анина, Марчелло! Ответьте, бога ради!» Слышался женский плач, но повсюду лежало много мертвых женщин и маленьких детей, потому что бомбы попали в убежища, где прятались беззащитные. Я видел старика, который голыми руками пытался откопать завал и кричал: «Муссолини, будь ты проклят!» Он копал и кричал: «Муссолини, вот бы тебя сюда!» И никто не велел ему замолчать, хотя если бы фашисты услышали его, то пустили бы ему пулю в лоб.

— Пойдем отсюда, — предложил Аттилио.

Мы пошли по Виа дель Верано, но там оказалось еще хуже. Окружная стена взлетела в воздух вместе с частью соседнего кладбища. Развороченные могилы, куски деревьев, осколки мрамора — и так по всей дороге.

— Пойдем, пойдем, — повторял Аттилио, пока тащил меня: в какой-то момент я больше не мог сделать ни шагу. Не знаю, сколько времени мы там провели. Приехал папа, чтобы благословить мертвых на кладбище, и все молилась молча. А вот когда прибыл король на лимузине, толпа разъярилась, люди стали кидать камни в машину, кто-то кричал: «Нам не нужны ваши подачки! Нам нужен мир! Остановите эту проклятую войну!» Кричали в основном женщины. Они кричали, и плакали, и кидали камни в машину короля. Машина развернулась и поспешно уехала.

В темноте депо воспоминания были как кадры фильма, который я не хотел смотреть. Существует ли лекарство, способное их стереть?

Проклятая война. Дома — немцы, американцы продолжают нас бомбардировать, они сбрасывают с самолетов шарики, похожие на игрушки, но на самом деле это фосфорные бомбы и бутылки с зажигательной смесью — и как только они долетают до земли, наступает ад.

В итоге Аттилио удалось увести меня оттуда. Он велел мне смотреть вдаль, в конец улицы, а не под ноги.

Когда я пришел домой, мама увидела, в каком я состоянии. Она ничего не сказала, но поняла, что я ходил в Сан-Лоренцо и оказался среди мертвецов. Тогда она дала мне кусок мыла и велела: «Спустись к фонтану и хорошенько умойся». Я так и сделал. У ближайшего фонтанчика снял майку, намылил тело и лицо, я мылил, тер, смывал и снова мылил, чтобы смыть пыль и запах смерти, а еще чтобы стереть воспоминания о том, что увидел.

Но это не сработало. Воспоминания вот они, все здесь, яркие и четкие, словно новый фильм, который крутит моя голова.

Глава 8