Р И О - No 37 - 'Р И О' Журнал

Сейчас много говорят об экстремизме. Надо полагать, что экстремисты — это хулиганы, которые не дают людям заниматься своим делом и тем самым дестабилизируют обстановку в стране. Не знаю, как еще можно классифицировать тот вклад, который товарищи Холопенко и Куржиямский в высшей степени тактично и своевременно внесли в культурное сотрудничество между Латвией и Россией. Но против них и им подобных специального постановления ЦК почему-то не принято…

(Опубликовано впервые в газете "Советская молодежь" (Рига) 16

сентября 1989 г.)

ПЕРВЫЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ПО (ДЛИННОЙ И ИЗВИЛИСТОЙ) ДОРОГЕ ДОМОЙ. Сергей Афонин, Сергей Чернов

…………. 26 страниц

Б.Г.:…Мы только что проехали по всем Соединенным Штатам, из-под Нью-Йорка и вокруг Нью-Йорка, через всю Америку до Лос-Анджелеса и Сан-Франциско. Но, правда, это не совсем АКВАРИУМ, потому что это группа, набранная в Нью-Йорке. Но по чудовищности подбора это не менее нелепо, чем АКВАРИУМ. А собственно из АКВАРИУМА — только я и Сашка Титов, наш басист. В.Новогородцев: А как, вот ведь обычно, когда музыкантов нанимают, проводят прослушивание. Сидит в кресле человек с сигарой и говорит: "Этот мне не годится, тот мне не подходит"?.. Б.Г.: Практически так. Но только я сижу с «Беломором», и не в кресле, а на сцене; и мы выбрали практически тех людей, которые мимо проходили. У нас в Нью-Йорке одна очень хорошая знакомая группа подобрана в основном из людей, которые когда-то с ней играли. В.Н.: Кстати, пару слов о составе: один из Израиля, два из Луизианы… Б.Г.: Нет, один из Луизианы, другой — я не знаю, откуда — Стив Скейлз, играет на всем ударном. В.Н.: А негры на чем играют? Б.Г.: Делмор играет на клавишах, он только что два года подряд со Стингом оттрубил. В.Н.: У Стинга музыканты ведь очень хорошие. Б.Г.: Я потому его и взял. В.Н.: Ну а еще какие у вас музыканты? Б.Г.: Тал Бергман, сваливший из Израиля, чтобы в армию не попасть, потому что в Израиле хуже с армией, чем в России.(…) И последний — это гитарист из Нью-Йорка Дру Зингг, странное имя, смешной такой гитарист, в общем, в ляпинском стиле играющий, только меньше. В.Н.: Пришлось ли им показывать старые фонограммы, чтобы они как-то воспроизводили, или же оркестровки делали уже в соответствии с новыми музыкантами? Б.Г.: Нет, практически, зная вещи, мы просто переделывали их, чтобы не скучно было играть. И.Титова: Было очень мало времени. Б.Г.: Времени вообще не было. Было три недели, из которых полторы пропали просто впустую. В.Н.: Но, говорят, что в Америке средний профессиональный уровень у музыкантов очень высокий? Б.Г.: Так вот это и есть самое чудовищное: все умеют играть, но никто не играет сам от себя, то есть своей души нет. Нужно очень долго копать, чтобы докопаться, где же душа. (…) В.Н.: Вам удалось одному из первых приземлиться в CBS`овских Соединенных Штатах. Б.Г.: Но я, честно говоря, для этого ничего не предпринимал. Это получилось помимо меня. Я, конечно, благодарен судьбе за такое приключение. Я это рассматриваю как такое сафари. Л.Владимиров: Я думаю, Вы кое-что предпринимали — Вы пели. Б.Г.: Я пел, но не для того, чтобы выехать: я пел для самого себя. В.Н.: Когда мы говорим о том, кого американцы могли бы выбрать, потому что американцы решили выпустить пластинку русской рок-звезды, как они называют. И когда они всю эту музыку прослушали, они интуитивно выбрали человека, который по своей подготовке языковой и прочей ближе всех к ним был психологически. Было такое ощущение или нет? Они приехали, поговорили с Гребенщиковым, Гребенщиков знает и про дзен-буддизм, и все, что положено знать рок-звезде его поколения и возраста?.. Б.Г.: Нет, это все было гораздо более залявно, по-настоящему, по-русски. А.Леонидов: Сева, вот Вы помните, у нас был Александр Кан в гостях, и он вообще эту тему отказался обсуждать, сказав, что по-другому просто быть не могло, что уж если кому-то и суждено было выехать, так это Гребенщикову. Б.Г.: Мне дико смешно, как несерьезно мы все это говорим. Потому что я представляю себя сидящим в России и слушающим записи того же самого товарища Севы Новгородцева. Это же все из России воспринимается совершенно по-другому. Это дико интересно, потому что это другой мир, и мы тут сидим обсуждаем, как тут был Алик Кан или кто-то еще. Я могу, просто хочу сказать всем, кто в России это слушает, что главное непонимание, которое у нас в России существует, — что заграница — это другой мир, и что люди, которые уехали за границу надолго или ненадолго, — другие люди. Так вот, это полное вранье, ничего подобного! Люди абсолютно те же, или, может быть чуть-чуть более сохранившиеся. Я очень боялся встречаться с эмигрантами, в Нью-Йорке, в частности… Когда я встречаю водителя такси русского, я разговариваю с ним по-английски, потому что я их боюсь… Потому что мне сразу мерещится Брайтон Бич, чудовищный ресторан «Одесса», мне сразу становится плохо, и мне хочется спрятаться и сделать вид, что я из Пуэрто-Рико или откуда-то еще. А.Л.: Боря, а Вы все-таки на Брайтон Бич были? Б.Г.: Я заехал туда на минутку… Это страшно, это очень страшно. Это самое худшее место. Самый темный закоулок москвы — лучше, чем Брайтон Бич. (…) Ну так вот, не все эмигранты такие, как на Брайтон Бич. Я встречал замечательных людей в Нью-Йорке. Они, в общем, даже более русские, чем очень многие из тех, кого я вижу дома… (…) В.Н.: Отъезд в Америку навсегда — состоится это или нет? Б.Г.: Нет, никогда в жизни. Это будет дико скучно: Америка гораздо более скучная страна, чем кажется. Во-первых. И даже в любимой мною Англии я боюсь, что вечно жить бы не смог. У меня вообще сейчас замечательное положение, когда я езжу и туда, и сюда, и набираюсь чего-то в одном месте, перевожу в другое, и рассматриваю его там, — что же получилось. и потом приезжаю домой и смотрю, с чем я приехал домой. Я очень рассчитываю сейчас, когда вернусь через две недели, начать наконец записывать новую пластинку АКВАРИУМА, потому что мы уже два года молчим… В.Н.: А материал есть? Б.Г.: Очень много, есть материал на две пластинки сразу. Но это то чего не хочется записывать, — мы это уже играли. Есть кое-что, чего мы никогда не играли, — я вот это хочу записывать. Потому что России нужно сейчас что-то — собственно, почему я и уехал в Америку. Отчасти — потому что в России происходит что-то, чего я не могу понять: в России из воздуха исчез какой-то витамин, который нас раньше питал. То есть нам не с чем работать. Песни есть, а петь их незачем. Вот это страшно. (…)

Мне очень сложно стало сфокусироваться в последнее время, скажем, полтора-два года. Мы даже практически записали пластинку где-то в январе, но она так и лежит, и мы ее выпускать не будем, потому что она очень вялая. В.Н.: Когда состоится приезд назад, всех естественно, интересует: будут ли выступления АКВАРИУМА чаще, реже, планируются ли концерты? Б.Г.: Нет, во-первых, мы будем некоторое время приходить в себя. Не после заграницы, а после долгого периода внутреннего распада, потому что АКВАРИУМ, реально говоря, гниет уже два года, потому что мы сделали то, что мы сделали. И потом, вместо того, чтобы честно расстаться, как многие люди делают, мы продолжали. Но, к нашей чести, мы продолжали не потому, что нам денег хотелось (хотя денег мы стали зарабатывать, наконец, последние год-два), а потому, что не хотелось расходиться. Просто все равно — ну, те же люди живут. Куда я от Дюшки денусь, если он сидит в Ленинграде, или там от Гаккеля, или от кого-то еще. Все равно будем что-то делать вместе. Но очень сложно перестраиваться, с того, что мы должны были сделать, и сделали, на что-то, что мы обязаны сделать теперь, но мы не знаем — как, мы не знаем, что. Потому что свою программу мы исполнили. Пора перестраивать самих себя и делать что-то дальше. Не то, что модно, а то, что нужно — то, что требует время и то, что Бог требует. (…)

…Очень интересно работать здесь, потому что, во-первых, это непривычные профессиональные условия. То есть просишь инженера сделать громче — он делает громче, а не говорит, что кабель потерял… Скажешь: "Включай магнитофон" — включает, он включается и работает, а не ломается. А во-вторых, потому что на английском языке можно сказать, выразить какие-то чувства тонкие или оттенки чувств, которые на русском языке просто не существуют. А.Л.: Да, но для этого английский язык нужно знать? Б.Г.: Очень просто. Интересный вопрос. Я могу показать, что я имею в виду. Например, вся замечательная «черная» поп-культура, особенно американская, "get down" — как это по-русски сказать? Невозможно — у нас нет такого понятия, у нас нет такого чувства. (…) А.Л.: Боря, мы подошли сейчас к самому ключевому моменту. Ведь наверняка Ваша поэзия по-английски и по-русски значат совершенно разные вещи и для аудитории и для Вас. И Вы наверняка вкладываете совершенно иной смысл в Вашу английскую и русскую поэзию? Да и роль эта лирика играет совершенно разную в английском роке и в русском роке? Б.Г.: Дело в том, что ведь я воспринимаю то, что мы делаем и там, и здесь практически как работу приемника. То есть я принимаю что-то, что носится в воздухе, как какой-то витамин, которого не хватает, — и честно стараюсь это выразить. И у меня нет никакой мысли, когда я пишу песни — я просто чувствую что-то, и у меня это начинает болеть, и я с трудом это пытаюсь выразить. И — получается что-то, что по-английски пишется… И тоже с огромным трудом — не потому, что это английский, а потому, что сложно нащупать ту точность и четкость какую-то… И получается, что… ведь как американцы подходят к культуре? Очень просто: культура началась приблизительно с 1949 года, когда ритм-энд-блюз нашел форму, близкую к рок-н-роллу. А до этого ничего не было. А если сказать про начало века, — они вспомнят Чикаго, гангстеров. Все… История человечества на этом кончается. Раньше ничего не было. Критики часто пишут: "У Гребенщикова в песне "Real Slow Today" играет труба, практически как у BEATLES в "Penny Lane". Да Господи Боже мой! Это Бах, Бранденбургские концерты! Они не знают, что это такое. И мне безумно хочется, когда я в Америке, написать что-то, что будет в струе мировой какой-то культуры, которая всегда была и всегда будет вне зависимости от Америки… Америка может к этому что-то добавить, а может и не добавить. Мне, честно, их просто жалко немного.