Плач Минотавра - Хавьер Аспейтья

Пасифая склонила голову, прикрыла глаза и смягчила выражение лица легкой улыбкой:

— Будет так, как ты захочешь, Минос, сын Европы, царь Крита. Я сделаю все, чтобы не разочаровать тебя.

— Вот и хорошо. — Минос даже остановился, воодушевленный внезапной покорностью девушки, и посмотрел в ее прикрытые длинными ресницами глаза. — Ты так же умна, как и красива. У моей матери были свои недостатки, но она всегда хорошо разбиралась в людях.

Лунный бык

Путь Миноса к власти оказался тернистым, поскольку критяне, мечтавшие искоренить дикие обычаи ахейцев, перевернувшие их счастливую жизнь, полагали, что он продолжит бездарную политику своего отца. Минос знал, что народ ненавидит его и восхищается его братом Радамантом, который славился своей мудростью. Поэтому он, как и советовал Астерий, заключил сделку с Посейдоном: тот пообещал помочь Миносу завладеть троном, а царевич в свою очередь поклялся ежегодно приносить в жертву Посейдону лучшего быка из своих стад.

— Нам надо придумать что-нибудь исключительное, — сказал Миносу горделивый бородач, бог моря. — Что-нибудь, не уступающее хитростям Богини.

Заключив договор с Посейдоном, Минос, как и было условлено, собрал на берегу всех своих будущих подданных включая Радаманта. Стояла безоблачная ночь, светила луна, дул легкий морской ветерок. Толпа нетерпеливо гудела, ожидая прибытия царевича, который не вскоре появился. Минос вышел к критянам с напыщенным видом с лавровым венком на голове.

— Боги покровительствуют мне, — сказал он надменно, — и вам придется смириться с тем, что я ваш царь. Неодобрительный шепоток пробежал по рядам. Но Минос был бы глупцом, если бы рассчитывал, за одну ночь стать царем Крита с помощью одних только слов. Он повернулся лицом к морю и, вытянув руки, воскликнул:

— Посейдон, пошли этим неверующим знак моего могущества.

Над бескрайней равниной моря воцарилась тишина. Внезапно на фоне заходящей луны из воды начала подниматься тень. Недовольство критян превратилось в удивление и чуть было не переросло в панику. По берегу несся огромный белый бык, и шкура его сверкала в лунном свете. Животное подошло к Миносу и улеглось у его ног, слизывая с них соленый песок.

Одиночество Радаманта

Радамант обрадовался такому повороту событий, ведь теперь он был свободен от царства и вновь мог наслаждаться своей любовью к безымянной нимфе, каждый вечер слушая переливы ее голоса. Но Миноса все еще тревожили отлучки брата, в которых он видел какой-то дьявольский замысел, и потому новоиспеченный царь решил проследить за Радамантом. Каждый вечер он наблюдал за братом, который говорил о чем-то сам с собой, сидя на краю фонтана: Минос был слишком богат, чтобы увидеть безымянную нимфу. То, что натолкнуло бы любого другого на мысль о помрачении рассудка, для царевича явилось признаком предательства: он решил, что его брат сговаривается с могущественными духами, чтобы отнять у него власть, которую он едва успел заполучить.

Садовником во дворце служил человек очень тихий и нелюдимый. Его звали Леска, и он слыл царем растений. Он умел подобрать такое сочетание цветов или так обрезать ветви, чтобы изобразить любой предмет, любое существо, любое чувство; каждый листик в его саду говорил о чем-то, растения переплетались между собой в бесконечном несмолкаемом диалоге. Когда Минос натолкнулся на него, Леска рассматривал оливковое дерево. Он смотрел на него так, словно сам его создал. Миносу это дерево сразу же представилось произведением искусства, непохожим на обычные деревья, результатом долгого и кропотливого труда садовника, обуздавшего силы природы.

— Что оно символизирует? — поинтересовался царевич.

Леска посмотрел на него сверху вниз.

— Ничего, — ответил он, — это просто оливковое дерево.

— А, понятно… Ну да. Я имел в виду обрезку.

— Обрезку? Я ни разу не коснулся ножницами этого дерева.

Минос прищелкнул языком, раздосадованный немногословностью Лески. Он попробовал подойти к разговору с другой стороны:

— Послушай, Леска. Мы с тобой никогда раньше не говорили наедине.

Леска повернулся лицом к царевичу. Улыбнулся.

— Должно быть, потому, — продолжал Минос, — что я с детства благоговел перед твоим искусством. Я завидую тебе, Леска. Ты правишь этим садом, и твои подданные слушают тебя и твои ножницы. Ты можешь обрезать непокорную ветку. В этом состоит и задача царя: смотреть, чтобы все были равны и жили счастливо.

— И подрезать непокорные ветки, — вклинился безо всякого почтения Леска. — Так оно и есть. В определенном смысле мы с тобой похожи. Впрочем, все похоже на все в определенном смысле.

— Да, да, да, — продолжил Минос, нечеловеческим усилием воли подавив в себе вспышку гнева. — Ты прав. Мне кажется, что ты человек наблюдательный и наверняка обращал внимание на то, что мой брат Радамант ведет себя несколько странно.

Леска наморщил лоб. Затем он посмотрел в сторону фонтана, где Радамант обычно болтал со своей нимфой.

— Это дурная женщина, — сказал Леска.

— О ком ты?

— О нимфе.

— Они что-то замышляют, я уверен, — предположил Минос. — Ты понимаешь, о чем они говорят?

— Нимфа очень жадна и честолюбива, она хочет заполучить всю силу этого места. Я знаю, как выгнать ее отсюда, я бы давно это сделал, но она — возлюбленная царя.

— Послушай меня, Леска. Если ты скажешь мне, как избавиться от этого духа, я дам тебе все, что ты пожелаешь.

— Я лишь хочу, чтобы эта нимфа оставила в покое мои цветы. Ты только посмотри на мой бессмертник. В саду же не осталось ни одной белой розы!

— Ну, Леска, так что же нам надо сделать, чтобы прогнать нимфу из сада?

— Отдай своему брату трон, и нимфа исчезнет.

Минос глубоко вздохнул. Разговор начал утомлять его.

— Слушай-ка, ты, садовничек, ты хочешь убрать отсюда невидимую нимфу, а я — своего брата, но я не собираюсь преподносить ему на блюдечке трон, к которому столько лет прокладывал дорогу. Теперь скажи мне, можешь ли ты хоть чем-то помочь мне или придется отправить тебя сеять овес к Аиду?

— Если ты не хочешь отдать ему всю власть, отдай худшую ее часть.

— И какова же, о мудрейший из мудрейших, по-твоему, эта худшая часть?

В этот момент в саду появился Радамант и направился к своему любимому фонтану. Садовник, не обращая на царевича ровным счетом никакого внимания, протянул руки вслед заходящему солнцу и улыбнулся.

— Среди всех отравленных плодов власти нет яства более ядовитого, нежели власть судить. Самые грязные из свиней плещутся в помоях, что в сотни раз чище, нежели грязь, в которой приходится мараться судьям. Тот, кто судит, покрывается коростой несовершенных законов, которые защищает.