Заговор патрициев, или Тени в бронзе - Линдсей Дэвис

— Вы обычно запираете двери на ночь? — начал он, кашляя от дыма.

— Зачем нам запираться? — У служителя храма Геркулеса была здоровая черная борода; он, наверное, был лет на десять старше нас, но выглядел таким же крепким, как стена цитадели. В мяч с этим здоровяком лучше играть только в том случае, если он возьмет вас в свою команду. — Мы же не храм Юпитера, наполненный награбленным богатством, или сокровищница храма Сатурна. Некоторые святыни приходится закрывать, когда темнеет, чтобы туда не забирались бродяги, но не нашу!

Я видел почему. Несмотря на то, что неприветливый старик Геркулес Гадитанский, вероятно, любил бродяг, там все равно негде было удобно присесть и нечего воровать. Простой кирпичный чулан, не больше, чем хранилище на ферме.

Терракотовая статуя бога, теперь поваленная массой рухнувшей с крыши черепицы, имела незаконченный вид, который хорошо сочетался с наспех построенным зданием. Служитель был похож на изголодавшегося человека, работающего в бедном районе и целый день общающегося с кулачными бойцами, у которых отбиты все мозги. Под бородой у него скрывалось красивое восточное лицо, а огромные глаза были такими грустными, словно он знал, что его бог популярен, но его никто не воспринимал всерьез.

— Кто оставался за главного? — устало продолжал Петроний, все еще расстроенный находкой трупа. — Вы знали, что этот человек находился здесь?

— Я был за главного, — заявил служитель. — На завтра Курцию Лонгину была назначена встреча с императором. Он молился в храме, чтобы успокоиться…

— Встреча? По какому вопросу?

— Спросите императора! — фыркнул служитель.

— У кого хранятся ключи от храма? — вмешался я, осматривая, что осталось от святилища.

— Мы оставляем их на крючке на стене сразу за дверью.

— Больше не оставляете! — злобно поправил Петроний.

Крючок был на месте — пустой. Я шагнул, чтобы посмотреть.

Служитель храма беспомощно уставился на дымящиеся остатки разрушенного дома Геркулеса. Искры на внутренних стенах продолжали оставлять трещины на цементном покрытии. Он не хотел расстраиваться, подсчитывая ущерб, пока мы с Петро смотрели на него.

— Я должен написать его брату…

— Не делайте этого! — холодно приказал я ему. — Император сам уведомит Курция Гордиана.

Служитель собрался уходить, так что я приготовился последовать за ним. Я кивнул Петро, который дернул головой, раздраженный моим уходом. Я похлопал его по руке, а затем стал выбираться вслед за чернобородым типом.

Поднимаясь, мы прошли мимо нервной фигуры человека, который работал на Анакрита; он был так занят тем, чтобы дать о себе знать, что пропустил нас. Когда я оглянулся, этот мужчина доставал Петро. Петроний Лонг отставил свою большую ногу и просто слушал с отрешенным видом уставшего человека, которому очень нужно выпить. Шпион никуда не уходил. Спокойное пренебрежение — это особенность авентинской стражи.

Когда служитель направился в сторону дома, я тоже поспешил за ним.

— Курций Лонгин вернулся в Рим сегодня вечером?

Он молча кивнул. Сейчас у него был шок, и этот человек не хотел разговаривать. Его сознание было обеспокоено, но ноги автоматически шли большими сильными шагами; чтобы держаться, не теряя достоинства, требовались силы.

— Значит, у него не было возможности ни с кем встретиться?

Служитель покачал головой. Я ждал. Он чтото вспомнил.

— Во время ужина его позвали поговорить с какимто знакомым.

— Вы видели, кто это был?

— Нет. Он отлучился всего на минутку. Я предполагаю, — решил жрец, который так радовался своим способностям к дедукции, что ему даже удалось замедлить шаг, — Лонгин отложил их встречу до сегодняшнего вечера!

— Здесь, в вашем храме! Вполне вероятно. Откуда вы узнали, что тот таинственный человек был мужчиной?

— Мой служитель сказал Курцию Лонгину имя его гостя.

Я тихонько прошептал молитву благодарности Геркулесу.

— Помогите себе и вашему храму; скажите мне…

Мы остановились на углу у фонтана, который лился из интимных отверстий меланхоличного речного бога.

— Чем это может помочь? — раздраженно спросил служитель.

— Скоро наш великодушный новый император будет планировать свою гражданскую программу по реконструкции. Повторное освящение храмов сделает императору доброе имя!

— Насколько я понял, в казне катастрофически не хватает средств…

— Это ненадолго. Отец Веспасиана был сборщиком налогов; вымогательство у него в крови.

Жрец достал ключ от входной двери.

— Кажется, вы довольно легко говорите о неполученных доходах императора! — заметил он. — Кто вы?

— Меня зовут Дидий Фалько; я действую от имени дворца…

— Ха! — Он оживился, нападая на меня. — Почему же умный, добрый сын Рима связался с таким сомнительным дельцем?

— Именно об этом я себя и спрашиваю! Так скажите мне, — снова надавил я на него, — кем был тот знакомый Лонгина?

— Некто по имени Барнаб, — сказал служитель.

IX

Сейчас уже было темно, но я знал, что Веспасиан работает допоздна, и отправился в императорский дворец.

Я ждал, пока он выпроводит людей, которые отгоняли мух и подносили вино. Правда, они никогда даже и не надеялись остаться в комнате, если здесь происходило чтото интересное. Потом я ждал еще, пока надменные секретари также получат свой приказ маршировать отсюда.

Оставшись наедине, мы оба расслабились. Я растянулся на императорской кушетке для чтения и смотрел на сводчатый потолок на расстоянии двадцати футов надо мной.

Эта комната была отделана темнозелеными панелями из Брешии, разделенными пилястрами из известкового туфа кремового цвета. Подсвечники на стенах были позолочены, все в форме раковин, все зажженные. Я вырос в мрачных домах, где мои кудри задевали потолок; с тех пор я неловко чувствую себя в огромных пространствах с изысканными цветовыми гаммами. Я лежал на кушетке с таким чувством, будто беспокоился, что на ее шелковой обивке от моего тела останется некрасивое пятно.

Император облокотился на высокий подлокотник и с хрустом грыз яблоки. На его квадратном смуглом лице с морщинками вокруг глаз скалой выдавался нос и хорошенький вздернутый подбородок, какой можно увидеть на монетах. Что не передает среднестатистический динарий, так это то, что Веспасиан Август открыл во мне хороший источник легкого утешения.

— Ну, Фалько? — Он нахмурился, глядя на большой спелый фрукт, возможно, из его собственного сабинского имения. Веспасиан никогда не платил за то, что мог вырастить сам.

— Цезарь, я терпеть не могу, когда грязные дикари получают доброе имя, но по действительно сладким яблокам Британия — чемпион мира!

Веспасиан проходил в Британии военную службу, которая имела определенно выдающиеся последствия. Моя британская служба была двадцатью годами позже и совсем не выдающейся. Ктонибудь типа Анакрита обязательно должен был сказать ему об этом.

Старик замер на минутку, как будто мое упоминание маленьких хрустящих яблочек из Британии, которое вызвало на языке взрыв такой неожиданной сладости, сыграло на старых чувствах. Если бы я не ненавидел Британию так сильно, то сам, возможно, почувствовал бы приступ тоски по дому.

— Что произошло в храме?

— Боюсь, плохие новости, император. Курций Лонгин мертв. К счастью для него, кремация у нас сегодня в моде. — Веспасиан застонал и ударил по кушетке огромным кулаком. — Император, за имена ваших противников предполагается премия. Входит ли сюда поиск маньяка, который крошит их на мелкие кусочки?

— Нет, — сказал Веспасиан. Он знал, что для меня это серьезный удар.

— Вся империя обожает великодушие императора!

— Не надо сарказма, — грозно рявкнул он.

В какомто смысле мы с ним не подходили друг другу. Цезарь Веспасиан был высоким сенатором из низкой семьи, но аристократом не в одном поколении. Я был искренним общительным грубияном с авентинским акцентом и без всякого чувства уважения. Тот факт, что мы успешно могли работать вместе, был типичным римским парадоксом.

Пока он со злым хмурым видом обдумывал мои новости, я воспользовался этим временным затишьем, чтобы рассказать всю историю от начала до конца.

— Император, пропавший вольноотпущенник, о котором я вам говорил, слышал, что Лонгин находится в Риме. Я уверен, что они встретились. Выглядит так, будто вольноотпущенник устроил пожар. Анакриту удалось отыскать его на правом берегу Тибра?

— Нет. Вольноотпущенник упаковал свои вещи и отбыл. Когда он устроил тот пожар, то, должно быть, уже приготовился сменить место жительства. Это четкий план. Во что он играет, Фалько?

— Либо это сумасшедший акт мести за смерть своего патрона в тюрьме, либо чтото более опасное.