Похоже, придется идти пешком. Дальнейшие мемуары - Георгий Юрьевич Дарахвелидзе

и продвигать историю сменой ракурса и крупности плана было примером мастерства; весь фильм начинается как музыкальный ритм, и Тимберлэйк раскрывается как музыкальный актер с хорошим таймингом, этот странно противоречивый фильм, возможно, не так противоречив, если воспринимать мизансцену не в несоответствии, а в соответствии с его социально-политической agenda; в реальности скрывающей под собой не социализм, а совершенно нечто иное. Вероятно, это ведет к пересмотру социализма в сверх-капиталистическом ключе; другими словами, распад социализма ведет к трансцендентному обществу, где и та, и другая форма собственности, суть — одна сторона, и обе пересмотрят себя с позиций нематериального объяснения мира и человека. Но придет ли к этому Америка, неизвестно. Так отказ от денег сделал так, что в фильме сама собой родилась вербальная реальность: под временем имеется в виду то, что раньше называли «деньгами», привычные формы обращения выглядят эвфемизмом: если вы ищете украденное время, можете здесь всех арестовать. Та замена денег, материального, временем, нематериальным, полностью поменяла всю суть равноправного общества — предоставляя человеку не возможность жить, а возможность умереть по своему выбору, создавая для этого все условия. Мир понимает же сейчас, что человеку не надо больше — ему надо меньше, но для того, чтобы оставаться художником и сделать задуманное, ему нужно какое-то время. Никкол всегда считал, что некоторые люди достойны величия в силу того, что являются художниками, а потому видел в распределении средств в бесклассовом обществе возможность прорыва идеализма. Однако материальная основа его культуры (посмотрите, какую женщину он взял в жены) никогда не позволяла ему НЕ видеть в художнике преступника, злодея, «аморального гения»; и это и было тем, из-за чего Америка и не могла вырваться в идеализм трансцендентного плана и принести тип артистического сверхчеловека, который если и будет убийцей материи, то только в философском ключе, а не в уголовно-процессуальном. Всегда останутся борцы за реальность из-за диктатуры, которую придется ввести буржуазии по причине упадка нравственности среди сниз-людей. За 2000-е все бойцы против капитализма поуходили в подполье и оттуда свой бунт. Правильным был бы другой финал: он увлекается этой жизнью, до стадии, что его в нее засасывает, он теряет счет времени, превращается в скучающего яппи и в финале волевым решением рвет с ней и возвращается к станку и нормальной мужской гонке со смертью, где материальное не является его целью. Вот это был бы русский финал. Только русскому человеку понятно, что идеалист не стремится ни выбить себе побольше материальных благ, ни раздать их другим людям, а если и делает последнее, то предпочитает сам процесс, в котором можно умереть. Американцы до сих пор не поняли, что смысл советского социализма был не в том, чтобы у всех людей было поровну, в смысле, «много», а в смысле — «ничего»: это было общество, где все было настроено в сторону смерти, параллельно зачем-то выламывавшее себе мозги в сторону реализма, что не могло не перенаправить идеализм в сторону жизни.

Его проблема в том, что он не может избежать комического эффекта, с которым явно не хочет работать; его целью является нечто серьезное, а тут постоянно возникают laughs.

Никкол — один из немногих интересных режиссеров сегодня, если не по языку, то по темам, поэтому преступлением является уже тот факт, что это был его первый фильм за шесть лет. Никкол редкий режиссер, кого недалекое будущее всегда интересовало больше настоящего; как будто реальность, сама планета Земля, опостылела ему так же, как герою «Гаттаки». Такое недопустимо в профессии, где творческая недолговечность определяется его карьерой; настоящий режиссер должен снимать, и желательно — как можно чаще, оставляя нам то, что и может нам оставить. Для этого должны быть созданы все условия в будущем: не может человек, способный каждый год снимать шедевр, заниматься поиском денег или простоем из-за других побочных причин. Ошибкой Америки было думать, что мужчина борется с системой из-за того, что та не обеспечивает условия для жизни, а мужчина борется с системой из-за того, что та обеспечивает условия для жизни.

Многие моменты символизма — это кусочки нео-немого кино. Зачастую символизм проникнут идеями нового общественного строя: так в финальном кадре «Во время» под следующим, более крупным банком этот общий план явно подразумевает не просто какой-то банк, пусть даже очень крупный, а «здание капитализма».

Забавно, что он рассуждает про «дарвиновский капитализм» и комбинацией к сейфу, где хранится миллион лет, имеет не что иное, как дату рождения Чарлза Дарвина. Это уже второе упоминание Дарвина за полгода, и это нельзя было пропустить. У темнокожего парнишки в фильме «Люди Х: Первый класс», была кличка — Дарвин, он приспосабливается к среде из инстинкта выживания, моментально раскрывая способности, которые еще не приобретены человеком в ходе эволюции, вроде жабр. Потом он, поверив фашистскому лидеру, готов перейти на их сторону, кажется, по причинам расовой дискриминации — но на самом деле делает обманный маневр — и платит жизнью. Тут говорится, что новый фашизм оставит дарвинистскую модель, которая ему выгодна. Но и что еще более интересно — это что буквально через пару недель вышла картина режиссера, для которого Дарвин и вовсе был давней темой.

К этому времени идея совпадения четвертей уже была понятна, как и то, что вторая четверть будет нашей. Так я уже знал, что мы победим, что ко второй четверти нынешнего столетия мы ослабим действие материи. Но также я знал и о том, что удел идеалистов — наблюдать, как люди, для которых они ослабили действие материи, продают свои идеалы ради спокойствия и благополучия. Не верите — спросите у Мартина Скорсезе.

Я поделился с Максом Малышевым своими открытиями 2009–2010 года, он составлял список отмеченных мною фильмов, и когда он закончил, то упомянул, что этот список «будет распространяться в социальных сетях». Когда я ему сказал, что это вообще-то весь таймлайн моей еще не написанной книги в завершающей части, он не понял, что тут такого, и попытался выставить это как рекламу моей работы, но я знал, что он пытается убедить себя в том, что он хороший человек и действительно не делает ничего такого, к чему могли бы быть вопросы, и даже помогает мне. В тот момент я понял, что между ним и людьми, которых мы вместе отрицали во ВГИКе, не такая уж большая разница.

ВЫ ПРОСТО ДОЛЖНЫ СДОХНУТЬ

Вопрос этого времени — почему мы должны пощадить людей, вся жизнь которых, по крайней мере, в последние 25–30 лет, направлена на уничтожение