Из бездны с любовью - Елена Вяхякуопус

жарко натопленную душную горницу, где за столом сидел полный человек в белой рубашке с расстегнутым воротом. Прищурив на вошедших глаза и бросив на стол трубку, человек спросил:

– Нашел?

– Нашел, батюшка, свет наш, нашел! Лучшего места не сыскать. Нева напротив того места разделяется надвое…

– Посмотрю сам. Давай коня.

– Светлейший князь, одно слово…

– Ну?

– По дороге на поляне, где камень на петуха похожий, встретили двух ведьм с очами яко уголья, и солдатики, спужавшись, забили их до смерти… Послал я солдатика закопать их в снегу, от волков, а он говорит – нету их…

– Ты с ума, что ли, спятил, – от гневного рыка капитан попятился, – сказки рассказывать! Сказки, ссказки, сскасски…

Рык перешел в шипение. Лысая полная голова князя качалась в воздухе, как поплавок в воде… Лугин вздрогнул всем телом и очнулся. Руки и ноги его совсем застыли, лоб саднило. Из окна в потолке по-прежнему струился холодный свет, но туман почти рассеялся, и луна горела, как бакен на темной воде, и плыли от нее разноцветные переливающиеся круги. Павел спустился домой, привычное уютное тепло охватило его. Он включил свет в ванной и взглянул в зеркало. Через весь его лоб шла длинная тонкая царапина, гранатовые капельки застыли на ее краях.

Глава 11. Фаня и Лиза

Фаня Леоновна никогда не хотела иметь детей. Родиться на свет, чтобы первые двадцать лет расцветать, а потом только увядать, покрываясь болезнями, как дерево грибами, теряя части тела, как отсохшие ветки… Нет, ей было ясно с детства, что рождение детей – поступок безответственный и глупый. Если тебя самого обрекли на жизнь, зачем вызывать к страданиям новую душу и вселять ее в тело, живущее пару мгновений? Ведь и семьдесят лет – это капля в океане времени. Известие о том, что профессор Гирш вместе с его насмешливыми черными глазами и кудрявой седой бородой стал облаком над зеленым полем, только утвердило ее во мнении, что жизнь – это страшный жребий, которого любой избежал бы, если бы мог выбирать сам. Несколько лет ее мучила яркая картинка, сама собой возникавшая перед глазами, то во время лекции, то в очереди в магазине, – горящая борода, летящие искры и черные завитки, рассыпающиеся серым пеплом.

Фаня Леоновна уже плохо помнила старинный немецкий городок, его голубые дома с белым гипсовым кружевом вокруг окон. Зеленая река делила город надвое, и мосты скрывались под корзинами роз. Родители Фани счастливо умерли своей смертью еще до войны, если можно назвать счастливой смерть от инсульта и инфаркта. Она была единственным и поздним ребенком и считала родителей своими главными врагами. Смотри налево, смотри направо, не трогай иголку, не касайся спичек – своими бесконечными наставлениями они не давали ей жить. Надевали ей зимой две шапки. Заставляли пить сливки и морковный сок. В низких комнатах пахло лавандой, было жарко и душно. В шестнадцать лет она сбежала в Берлин изучать психологию у знаменитого профессора Гирша, а через три года уехала в Россию, помогать мировой революции.

Отдельную квартирку с ванной и горячей водой Фаня Леоновна получила перед пенсией. До этого снимала комнаты в частных домах, носила воду в небольшом ведре (двух ведер на коромысле поднять не могла), колола дрова маленьким топором. О родительском доме и его лавандовых комнатах она не вспоминала. Та, отвергнутая, жизнь была разбита вдребезги – зачем ранить себя осколками… Только изредка, во сне, всплывали из вечной реки времени сухие маленькие лица отца и матери, шелестели их голоса, теплые руки гладили ее голову… и она просыпалась от боли в сердце…

Соседская девочка тронула ее внимательным взглядом, робостью и необыкновенной худобой. Похожа на бездомного котенка, хочется накормить ее и приласкать. У Лизы хороший музыкальный слух и страстная любовь к книгам – признаки нежной и возвышенной натуры. Фаня Леоновна разрешала ей читать все книги подряд. Гладила ее по голове маленькой сухой ручкой и хриплым от папирос голосом, картавя и твердо, будто стучала молоточком, выговаривая «т», поучала:

– Девочка, память – это не склад и не библиотека. Память – это ты. Все, что ты видишь, слышишь, читаешь – становится тобой. Выбирай книги, музыку, людей – из них ты строишь свою душу.

Лиза привязалась к ней, как к родной матери. Каждый вечер она проводила в ее маленькой квартирке, забравшись с ногами на диван с высокой спинкой под вышитой дорожкой, заваленный книгами и старыми журналами, а Фаня Леоновна приносила картофельные оладьи, чай и земляничное варенье в хрустальной вазочке. Отец хмурился, но разрешал Лизе ходить к немке. Он говорил матери:

– Может, подучит ее чему, подготовит в институт, хоть кто-то в нашей семье образованным станет.

Подруг у Лизы не было. Дети в классе ее не любили, так ей казалось. На самом деле ее просто не замечали. Сутулится, смотрит угрюмо, на физкультуре бегает хуже всех и на коня не то что прыгнуть, влезть не может. Одета тоже беднее всех – по два года в одном коричневом платье, заштопанном на локтях. Единственный, кто обращал на нее внимание, был Валерик. Он сидел сзади нее, поэтому ему было удобно дергать ее за косичку и напевать в ухо «постой, паровоз»… Как-то другой мальчишка тоже дернул ее за косу, но Валерик мягко, как кошка лапой, ударил его в нос, и сразу все лицо мальчишки залилось кровью, он заныл и убежал. Больше Лизу никто не трогал.

Пел Валерик хорошо, а учился плохо, на тройки и двойки, один раз его даже хотели оставить на второй год. Он нетвердо знал таблицу умножения, не мог запомнить по-английски трех слов. Его не интересовала ни география, ни история. Пятерки он получал только по пению и физкультуре. Длинное сухощавое тело легко крутилось на перекладине, перелетало через коня, неслось впереди всех на лыжах. Льняные патлы, всегда спутанные, падали на лоб и глаза, он отбрасывал их назад, взмахивая головой, как жеребенок. Голубые, прозрачные глаза смотрели нахально и весело. От него пахло молоком и сухой травой. Многочисленные драки оставили свои следы: шрам над левой бровью, надорванное ухо. Передний зуб был снизу отломлен и походил на букву «Р», выпиленную из куска рафинада. Он часто ни к селу ни к городу начинал хохотать посреди урока, жмуря глаза и скаля сахарные волчьи зубы, и учителя ругались и выгоняли его из класса, чему он бывал только рад. Как и Лиза, он