Сказки о воображаемых чудесах - Кинг Стивен

— Вы никогда не сможете освободиться от меня.

Должен признать, что он красив, как черт. Те же темные волосы и смуглая кожа, что и у Луизы. Но теплоты в глазах нет.

Да ладно, помню я, что Луиза говорила. Не глядеть ему в глаза. Но штука в том, что я в эти игры не играю. Когда попадаешь за решетку, быстро понимаешь: чего точно нельзя делать — так это идти на попятную. Стоит дать слабину — и сокамерники набросятся на тебя, как пираньи.

Поэтому я просто кладу руку в карман и смотрю ему в глаза. Самым убедительным взглядом каторжника, какой могу изобразить.

Он улыбается:

— Да ты здоровяк, как я погляжу. Но в нашей игре твои размеры не значат ничего.

Вы когда-нибудь играли в гляделки? Похоже, сейчас начинается как раз она, и этот черноглазый считает, что загипнотизирует меня за секунду, так уж он в себе уверен. Забавно… я и правда чувствую призыв в его взгляде. Его зрачки, кажется, заполняют все мое поле зрения. В затылке раздается странный шепот, и, похоже, мой отсутствующий взгляд на краях уже пообтрепался.

Может, у него и есть какая магическая сила. Не знаю и знать не хочу. Я вынимаю руку из кармана. В ладони у меня зажата горсть диатомита из теплицы.

На самом-то деле я и не рассчитывал им воспользоваться. Просто прихватил с собой на всякий пожарный, вот и все. Ну мало ли, вдруг, как бы глупо это ни звучало, Луиза все-таки знала, о чем говорит. Ведь пока живешь, чего только не наслушаешься. Обычно я не верю всяким бредням, но ведь для того, кто никогда не видел компьютера, и он по рассказам покажется сказкой. Вы ведь понимаете, о чем я? Мир такой огромный и такой чудной, что в нем всему найдется место, хоть где-нибудь.

Так вот я держу горсть диатомита в руке и швыряю ему в лицо. Потому что слегка паникую: его глаза так и пробираются мне в душу и словно запирают меня изнутри.

Вы ведь знаете, что такое диатомит? Перемолотые ракушки и косточки — острые, что твое стекло. Садоводы так борются со всякими жучками: сыплют порошок, а когда насекомое проползает по нему, его разрезает на мелкие кусочки. Песчинки невероятно мелкие, но сквозь латекс перчаток они все-таки не проникают. А вот у глаз такой защиты нет.

Только представьте, что произойдет с глазами, если в них попадет этот порошок.

А вот мрачному высокому философу и представлять не пришлось. Когда облако подлетает к нему, он поднимает руку, но слишком поздно. Уже не отмахнешься. Уже не закроешь глаза, как сделал я сам, отпрыгивая назад, подальше от любого контакта с пылью.

Веки его инстинктивно делают то, что им и полагается в таких ситуациях: быстро моргают. И прижимают песчинки к глазам. И разрезают глазные яблоки к чертовой матери.

Мало пользы и от того, что он протягивает руки и пытается протереть глаза от этой гадости.

Издавая ужасающие хнычущие звуки, он падает на колени.

Я к этому времени уже у самой стены, вне досягаемости облака (оно быстро оседает). При взгляде на фигуру на полу меня начинает подташнивать. Может, я и перестарался. Я же не знаю, что там было у них с Луизой, насколько все было плохо, какого наказания он заслужил — и, возможно, я тут переступил черту, за которую не стоило заходить.

Он поднимает окровавленное лицо и устремляет на нас невидящие глаза. Ему удается что-то проговорить. На этот раз он говорит на неизвестном мне языке, но заканчивает опять по-испански, и эту фразу мне удается разобрать.

— Да будет так вовеки! — кричит он.

Я как раз поворачиваюсь к Луизе, а потому вижу, что происходит.

То есть я вижу, но не осознаю, что это не сон. Вот передо мной стоит прекрасная черноволосая женщина — а вот она исчезает, оставляя после себя лишь груду одежды на ковре. Я все еще таращусь, разинув рот, когда груда начинает двигаться, и из-под комбинезона, извиваясь, выбирается холеная кошка. Она стремглав устремляется в комнату, где, по словам Луизы, была ее кошка.

Я делаю шаг вслед за ней, и мужчина начинает что-то говорить на том неведомом языке. Я не знаю, предназначены ли эти слова для Луизы, или он и меня тоже намеревается во что-то превратить — Господи Боже, теперь я верю во все это со всей истовостью! Так или иначе, рисковать я не собираюсь. Несколькими быстрыми шагами я добираюсь до него и пинаю в висок. Это его не останавливает, и я добавляю еще парочку ударов.

Наконец он затихает и больше не бормочет.

Я оборачиваюсь, чтобы идти за Луизой, но меня опережают: черная кошка мягко выступает из комнаты. На этот раз она тащит в зубах котенка.

— Луиза? — спрашиваю я неожиданно для себя.

Клянусь: даже с котенком в зубах кошка кивает. Но даже это необязательно: мне достаточно просто посмотреть ей в глаза. У нее глаза Луизы, на этот счет у меня сомнений нет.

— Это… навсегда?

В ответ кошка пускается рысью мимо меня. Тело своего бывшего она огибает широкой дугой и забегает на лестницу.

А я остаюсь внизу. Смотрю несколько долгих и печальных минут на то, что сотворил с колдуном, а затем поднимаюсь наверх. На кухне я оглядываюсь по сторонам. Уйти я еще не готов.

Кошка издает недовольный звук, но я прошу ее подождать и иду осмотреть дом. Не знаю, чего же я ищу: может, оправдания тому, что сделал там, внизу. Но не нахожу ничего. Ничего, стоящего внимания. То там, то тут попадаются довольно зловещие маски, иконы и другие предметы, которые выглядят вполне по-магически, но тут уж не он первый, не он последний, кто собирал такое. Ничто не объясняет, почему ему надо было держать в подчинении Луизу и его — теперь я уже не думаю о котенке как о животном. После того, что я увидел внизу, я уверен: это ее ребенок.

Иду наверх и исследую его спальню и кабинет. И опять ничего. Но ведь так часто и бывает: паренек, от которого и мысли-то дурной не ожидаешь, или изобьет жену, или устроит резню на работе, или еще что-нибудь безумное сделает.

Тут поневоле задумаешься, особенно повстречавшись с парнем вроде Луизиного бывшего. Если уж у вас есть какая сверхъестественная сила, почему бы не сделать с ее помощью что-нибудь хорошее?

Знаю, знаю. Чья бы корова мычала. Но вот что я вам скажу: да, я грабил людей, и немало, но я никогда не причинял им боли. Намеренно — уж точно. И никогда не обижал женщин и детей.

Я снова спускаюсь и вижу, что кошка все еще ждет меня у кухонной двери. Она удерживает котенка на месте, положив лапу ему на спину.

— Пойдем.

Я пока еще не задумываюсь о том, как женщину превратили в кошку. Как и когда она снова станет человеком (если вообще когда-нибудь станет). Подумаю об этом позже, не все сразу.

Мое первое побуждение — спалить дом дотла, да и его самого вместе с домом. Но такие игры в лихача ничего не докажут, меня только упекут обратно в тюрягу. Вреда я ему и так причинил достаточно, а копов он звать явно не будет. И все же, вернувшись домой, я первым делом поменяю номерные знаки и достану запасной комплект регистрационных документов — у Мота они припасены для каждой из его тачек.

А пока я иду за кошками по подъездной дороге. Открываю пассажирскую дверь такси. Мамаша хватает своего котенка за шкирку и прыгает внутрь. Закрываю дверь и обхожу машину, чтобы сесть на водительское место.

Я в последний раз окидываю дом взглядом. Вспоминаю, каково это было, когда глаза этого парня проникли мне в голову, и какое облегчение я почувствовал, когда диатомит разрезал эти глаза к чертовой бабушке. Кровищи было полно, но я не знаю, насколько необратимы эти повреждения. Может, он еще придет за нами, хотя в этом я сомневаюсь. В девяти случаях из десяти ребята вроде него пасуют, когда находится кто-то, способный дать им отпор.

Да и потом, город у нас немаленький, ему никогда нас не найти, даже если он и отправится на поиски. Мы ведь не вращаемся в одних кругах.

Поэтому я просто забираюсь в машину, говорю кошкам пару слов (надеюсь, они звучат успокоительно), и мы отъезжаем.

Я переехал. Теперь у меня однокомнатная квартира на первом этаже. Тут есть выход на задний двор: ничего особенного, просто заросли сорняков и одичавших цветов, но кошкам, кажется, нравится.