Мрачные тайны Луарвига - Лариса Куницына

седых завитушек и шёлковых бантиков. Он купался в изяществе этого искусственного, похожего на рай или детскую, куртуазного мирка. Он находил в нём стройную и изящную философию, щемящую драматичность и исключительный динамизм. И ему совершенно ни к чему был крепкий и основательный мир бюргерского ренессанса с его грубоватыми живыми лицами, с обилием трепетно выписанных надёжных и долговечных вещей, с суровыми, насыщенными жизнью и трудом пейзажами и с твердокаменной пуританской добродетелью.

В чём-то я его понимала. Гораздо приятнее заниматься яркими причудливыми игрушками, чем вглядываться в бледные, очень серьёзные лица. Именно потому эти игрушки и идут на ура в антикварных лавках, даже если это заведомые подделки. Людям нравится причудливость и блеск. И я бы очень подумала, прежде чем повесить у себя на стену картину Ван Эйка или Гольбейна, лучше уж Ватто или Буше. Так что эта картина попала в коллекцию старого антиквара, скорее всего, случайно, и вряд ли он занимался её изучением. Просто повесил где-нибудь в углу в надежде, что когда-нибудь на неё упадёт взгляд одного из тех покупателей, которым нравится суровый аскетизм и мрачноватые сюжеты. Не для ложного Ван Эйка, а для своих ангелов и манерных красавиц он обеспечивал экспозицию и продажу только на аукционе, а, значит, по самым высоким ценам и самым настоящим ценителям. И Ван Эйком он объявил эту картину, скорее всего, из желания посмеяться над ней и над тем олухом, который может на это клюнуть.

Закончив читать статью о Никола Пуссене, я поняла, что это очень интересно, но вряд ли поможет мне в моих изысканиях. С сожалением выключив настольный компьютер, я успокоила себя тем, что отрицательный результат – это тоже результат.

Покинув библиотеку, я снова отправилась искать Макса и на сей раз нашла его на застеклённой террасе, скрытой под самой крышей замка. Он стоял возле прозрачной стены и задумчиво смотрел вдаль, на море зелени, из которой поднимались разноцветные крыши богатых вилл и домов. Где-то там, за роскошным районом Лунн раскинулся странный и жутковатый город, называемый Луарвигом. Макс смотрел именно туда, словно мог заглянуть за горизонт, в самые недра города. Он был бледен, его руки были скрещены на груди, он напоминал в этот миг задумавшегося демона, каким его так любили изображать на вершинах скал старинные художники. Печальный, одинокий и беспощадный к себе и другим.

Я подошла и встала рядом.

- Не нравится мне всё это… - признался он. – Что делал в галерее МакЛарен? Откуда он знает про орудия пытки и о том, как выглядели настоящие хирургические инструменты в те времена?

- Мне казалось, что ты от него в восторге…- пробормотала я, уходя от ответа.

- Я не верю людям, которые могут излечить наложением рук застарелую подагру, но после этого сгорает магазин пациента или в единственный спутник его небольшой телевещательной компании попадает метеорит. И излечение подагры оборачивается инфарктом или полным параличом.

- Я боялась, что это оборачивается болезнью и смертью близких…

- Нет, видимо, он не лечит тех, кому дороги близкие, или они не соглашаются на такую цену. Эта палка всегда бьёт другим концом по самому дорогому.

- Тебе он, надеюсь, такую цену не предлагал?

- Нет. Мой случай оказался не столь тяжёлым… - Макс вздохнул и перевёл взгляд на облако, плывущее в синеве неба. – Честно говоря, я ему благодарен. Он мне даже нравится, что бывает нечасто. Он сдержан, ненавязчив, хорошо знает своё дело… Самое главное, что его всё-таки интересует, прежде всего, моя спина, а не состояние моего кошелька. Знаешь, что он сказал, после того, как я передал ему мнение профессора Меридитта о том, что мне необходимо лежать в корсете не меньше года? Что у профессора трое детей, которых надо кормить. Год в корсете для меня обеспечил бы несчастных детишек сладостями на несколько лет. Если б они были постарше, и их надо было ещё и учить, то мне грозил бы десяток сложнейших операций. А учитывая, что доктор МакЛарен пока холост и бездетен, то в данном случае вполне можно обойтись неделей постельного режима, месяцем корсета и курсом из двадцати процедур. И в отличие от профессорского лечения я ни разу не почувствовал боли. У него золотые руки…

- Вы говорили о чём-нибудь? – спросила я и тут же подумала, что это глупый вопрос.

Фонарный столб скорее бы разговорил садовую скамейку, чем Макс МакЛарена. Макс вообще не настолько интересуется людьми, чтоб разговаривать с ними.

- Нет… - подтвердил мою догадку Макс. – Он не болтлив, в отличие от всех этих портных, парикмахеров и массажистов… - он тяжко вздохнул, сожалея, что приходится прибегать к услугам этих несносных типов. – Его интересовали только мои ощущения во время процедур, и он высказывал только конкретные рекомендации, относящиеся к моему выздоровлению. Его гонорар, конечно, зашкаливает, но я накинул бы ещё пару сотен в благодарность за его молчание.

- Пару сотен? – встрепенулась я. – Сколько он запросил?

- В два раза больше, чем Меридитт, по пятьсот за каждый сеанс плюс ещё тысячу за общее наблюдение. Между прочим, принимая в своём кабинете старушек с радикулитом, он берёт с них не больше пяти кредов за сеанс, а у госпитальеров делает то же самое бесплатно.

- У него обострённое чувство социальной справедливости… - усмехнулась я.

- Может быть… Но всё равно в нём что-то не так. По документам ему двадцать девять лет. Возможно, он гений и вундеркинд, не спорю, такое случается. Но у него иногда бывает такой взгляд… - Макс поморщился и щёлкнул пальцами, подбирая слова. – Не как у старого человека, не усталый, а… знаешь, какой бывает у тех, кто повидал в жизни всякое, самое страшное и самое прекрасное, ничему не удивляется, ничего не боится и уже ничего не ждёт. Словно он живёт уже целую вечность, словно ему надоел не только мир, но и скука. Как Агасфер… Вечный Жид, бесконечным блужданиям которого нет конца… - он перевёл дух после непривычной для него речи. – Это бывает не всегда, но иногда у него мелькает именно такое выражение, и тогда даже мне становится не по себе…

Макс посмотрел на меня и сообщил:

- Между прочим, у тебя сейчас именно такой взгляд.

Я вымученно улыбнулась.

- Не обращай внимания. Хотя, когда ты говорил, я вдруг действительно почувствовала себя Агасфером… Вечным Жидом…

- МакЛарен – не тот, за