Осквернитель - Павел Корнев

Я задумчиво кивнул, хрустнул костяшками пальцев и уточнил:

– Что-то еще?

Дега без промедления выдал:

– К полудню зайдет Юлиус. Надо полагать, родил очередную гениальную идею.

– К бесам его идеи, – поморщился я.

Старшину работавших от нас нищих постоянно что-то не устраивало, и он вечно пытался выбить из меня какие-то послабления. Получая очередной отлуп, на какое-то время успокаивался, но вскоре вновь принимался за старое.

– Еще Вероника просила выделить сто крон на ремонт борделя.

– Пусть оставляет из выручки. Возврат поставь на лето подекадно равными платежами.

– Боюсь, ее такие условия не устроят.

– Других не будет.

– Хорошо, передам. – Помощник перевернул лист, сделал очередную пометку и вздохнул: – Теперь о неприятном. В пахартском квартале какие-то залетные ухари начали трясти торгашей.

– Много натрясли?

– Вы ж знаете этих язычников, слова из них не вытянешь! – фыркнул Дега.

– Что Эл Руш?

– Еще на той декаде приболел, а его люди только руками разводят. Послать туда Хмурого?

– Нет, – решил я. – Вызови его, сам переговорю.

– Как скажете, – произнес помощник с едва уловимым раздражением.

Хмурый – главарь ходившей подо мной шайки головорезов, знал себе цену и не раз осаживал желавшего покомандовать им Клааса.

– Надеюсь, это все?

– Все, – подтвердил Дега и закрыл планшет.

– Вот и замечательно.

И я закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.

Утомил.

Ресторация «У третьего канала» пользовалась в округе репутацией тихой гавани, где можно спокойно провести вечер с дамой сердца, выпить и отдохнуть от трудов праведных и не очень. За порядком там присматривали мои люди, поэтому буяны давно научились обходить заведение десятой дорогой, а наша винная карта по праву считалась одной из лучших в столице; самой разнообразной – так уж точно.

Вино было моей слабостью.

Вино и красивые женщины, но жизнь научила не смешивать одно с другим.

В ресторации я первым делом отправился в натопленную бендешку, сполоснулся в лохани с горячей водой и, переодевшись в чистое, поднялся в рабочий кабинет.

– За Хмурым уже послали? – спросил дожидавшегося меня в приемной Клааса.

Обретался Хмурый со своей шайкой на застроенной трущобами окраине, в пресловутой Акульей пасти, куда стражники заходили только от большой нужды и числом никак не менее дюжины, и все бы ничего, но путь туда был очень уж неблизким.

– Отправил мальчонку, – подтвердил Дега.

– Отлично, – кивнул я. – Шарль подошел?

– Нет пока.

– Тогда неси отчетность, подобьем цифры.

– Я могу сам…

– Неси!

Сверка ежедекадной отчетности – дело небыстрое. Пусть доходы и расходы загодя просчитаны счетоводами, но всякий раз возникало множество неувязок, и приходилось самолично рыться в долговых расписках, векселях, актах взаимозачетов и платежных ведомостях.

Я это занятие не любил. За всякой строчкой скрывалось какое-то преступление, за каждой кроной стояли боль и страх, чье-то несостоявшееся будущее. Утешала лишь мысль, что в гроссбухах налоговой канцелярии королевского казначейства поломанных судеб куда как больше. И все равно – не любил.

Поэтому, когда с подсчетами было покончено, я с нескрываемым облегчением перевел дух и приказал Клаасу:

– Тащи жаровню.

Помощник сдвинул картуз на затылок и предложил:

– Не проще в кочегарке спалить?

– Не проще, – отрезал я. – Тащи!

В нашем деле как: хочешь получать свое до последней монеты – без бухгалтерии не обойтись; не хочешь, чтобы подвесили за известное место, все бумажки – в топку. Закрыл декаду, перенес дебиторов и кредиторов в новый гроссбух, старый – сожги.

Пусть ничего особо предосудительного там и нет, но дай только крючкотворам казначейства палец – отхватят руку, еще и добавки попросят.

Хмурый явился, когда мы уже развели огонь и кидали в жаровню ненужные больше платежные ведомости. Плотная бумага ежилась и чернела, потом вспыхивала теплым желтым пламенем и под конец взлетала к потолку невесомым пеплом.

– Доброго утречка, – с порога поздоровался головорез.

– День давно, – возразил Дега.

– Ну, хоть не вечер, – с непонятной ухмылочкой выдал Хмурый.

Был он росту невысокого, сложения худощавого, одевался неброско, под стать приказчику или торгашу средней руки, поэтому мог легко затеряться в толпе и столь же легко обнаружиться у вас за спиной. А там – кто знает, за что ему заплатили?

Я, кстати, знал.

– Клаас, оставь нас, – попросил, кидая в огонь последний лист.

Дега без слов подхватил свой планшет и вышел из кабинета. Хмурый проводил его безразличным взглядом серовато-стальных глаз и, усевшись в кресло, закинул ногу на ногу.

– Что-то срочное, Себастьян? – поинтересовался жулик и дернул уголком рта, что кривился из-за шрама на левой щеке. Отчасти из-за этой своей недовольной ухмылки он и получил прозвище Хмурый.

– А сам как думаешь? – Я достал из буфета бутылку молодого красного вина, налил себе и спросил: – Выпьешь?

– Слишком рано, – отказался бывший квартермейстер королевского флота, который и после списания на берег придерживался жестких распорядков военных кораблей. Придерживался сам и держал в ежовых рукавицах своих парней.

– Давно в пахартский квартал захаживал? – отпив рубинового напитка, глянул я на собеседника поверх бокала.

– Давно. Девки у них больно страшные.

– Страшные? Не сказал бы. Скорее на любителя.

– Не любитель.

– Вот и замечательно, – улыбнулся я. – Симпатичные мордашки отвлекать не будут.

– Эл выплаты задерживает? – удивился Хмурый и потер старую, плохо сведенную татуировку на тыльной стороне правой ладони. Пронзенная трезубцем касатка – наколка в узких кругах широко и, надо сказать, печально известная.

Я покачал головой.

– Нет. – Допил вино и спросил: – Вот скажи, кому вообще может прийти в голову мысль собирать дань в пахартском квартале, если всем известно, что это моя территория?

Жулик на миг задумался, потом выставил перед собой руку и распрямил указательный палец.

– Кто-то ищет повод начать войну, – предположил он.

Я кивнул, ожидая продолжения.

К указательному пальцу прибавился средний, и Хмурый выдал новую версию:

– Шалят заезжие язычники. Не успели разобраться в том, что можно, а чего нельзя.

– Или полагают, будто доить пахартцев должны пахартцы, – усмехнулся я. – И будет крайне печально, если торгаши вдруг решат, что предпочтительней платить за покровительство соплеменникам, а не мне. Опять же язычники не любят, когда чужаки суются в их внутренние дела…

Фраза повисла недосказанной, но ничего больше говорить и не требовалось. Хмурый поднялся из кресла и буднично уточнил:

– Всех?

– И чтоб не всплыли, – предупредил я. – Никто.

Банда язычников – плохо само по себе; банда язычников, которая пользуется поддержкой общины, – уже не просто головная боль, а серьезная проблема. Дикий народец, стоит им только сбиться в стаю и почувствовать силу, мигом забывают о правилах приличия и начинают тащить контрабанду, задирать соседей и поставлять информацию туземным князькам, а то и любому, кто больше заплатит.

Не для того я прибрал к рукам пахартский квартал, чтобы какие-то залетные молодчики мутили там воду, совсем не для того.

– Тогда пойду? – уточнил Хмурый.

– Иди, – разрешил я.

Жулик вышел за дверь; на смену ему немедленно заявился опрятно одетый старичок благообразной наружности.

– Себастьян, потрясающая возможность! – прямо с порога зачастил он. – Просто потрясающая!

– Слушаю тебя, Юлиус, – вздохнул я, на деле горя желанием выставить посетителя за дверь.

– Смотрящего за Пекарским проездом телега переехала, там теперь разброд и шатание, если мы первыми влезем, то площадь Грегора Первого – наша! – заявил старшина нищих, прозванный Попрошайкой даже не столько из-за рода деятельности его подопечных, сколько из-за готовности вынуть из человека душу ради пары лишних медяков.

Я хмуро поглядел на старичка с суетливо бегающими глазками и односложно ответил:

– Нет.

– Но, Себастьян! – опешил Попрошайка. – Такая возможность выпадает только раз! Ее нельзя упускать!

– Дега, – окликнул я стоявшего в дверях помощника и указал на старшину нищих. – Проводи господина Юлиуса на выход.

– Себастьян! – взвыл старик.

– Иди! – рявкнул я и хлопнул ладонью по столу.

Клаас вывел Юлиуса из кабинета, а когда вернулся, спросил:

– А почему бы и нет?

– А если подумать?

Парень передернул плечами.

– Да чего тут думать? – удивился он. – Пекарский проезд – задворки, за него никто бузу устраивать не станет. А если площадь Грегора Первого себе отожмем – озолотимся.